Page 31 - Белая гвардия

(Василиса сделал испуганные глаза.)
Турбин выслушал мрачно, мрачно дернул щекой и ушел.

Еще предзнаменование явилось на следующее же утро и обрушилось непосредственно
на того же Василису. Раненько, раненько, когда солнышко заслало веселый луч в
мрачное подземелье, ведущее с дворика в квартиру Василисы, тот, выглянув, увидал в
луче знамение. Оно было бесподобно в сиянии своих тридцати лет, в блеске монист на
царственной екатерининской шее, в босых стройных ногах, в колышущейся упругой
груди. Зубы видения сверкали, а от ресниц ложилась на щеки лиловая тень.
— Пятьдэсят сегодня, — сказало знамение голосом сирены, указывая на бидон с
молоком.
— Что ты, Явдоха? — воскликнул жалобно Василиса, — побойся бога. Позавчера сорок,
вчера сорок пять, сегодня пятьдесят. Ведь этак невозможно.

— Що ж я зроблю? Усе дорого, — ответила сирена, — кажут на базаре, будэ и сто.

Ее зубы вновь сверкнули. На мгновение Василиса забыл и про пятьдесят, и про сто, про
все забыл, и сладкий и дерзкий холод прошел у него в животе. Сладкий холод, который
проходил каждый раз по животу Василисы, как только появлялось перед ним прекрасное
видение в солнечном луче. (Василиса вставал раньше своей супруги.) Про все забыл,
почему-то представил себе поляну в лесу, хвойный дух. Эх, эх…

— Смотри, Явдоха, — сказал Василиса, облизывая губы и кося глазами (не вышла бы
жена), — уж очень вы распустились с этой революцией. Смотри, выучат вас немцы.
«Хлопнуть или не хлопнуть ее по плечу?» — подумал мучительно Василиса и не
решился.
Широкая лента алебастрового молока упала и запенилась в кувшине.

— Чи воны нас выучуть, чи мы их разучимо, — вдруг ответило знамение, сверкнуло,
сверкнуло, прогремело бидоном, качнуло коромыслом и, как луч в луче, стало
подниматься из подземелья в солнечный дворик. «Н-ноги-то — а-ах!!» — застонало в
голове у Василисы.
В это мгновение донесся голос супруги, и, повернувшись, Василиса столкнулся с ней.

— С кем это ты? — быстро швырнув глазом вверх, спросила супруга.
— С Явдохой, — равнодушно ответил Василиса, — представь себе, молоко сегодня
пятьдесят.
— К-как? — воскликнула Ванда Михайловна. — Это безобразие! Какая наглость! Мужики
совершенно взбесились… Явдоха! Явдоха! — закричала она, высовываясь в окошко, —
Явдоха!

Но видение исчезло и не возвращалось.
Василиса всмотрелся в кривой стан жены, в желтые волосы, костлявые локти и сухие
ноги, и ему до того вдруг сделалось тошно жить на свете, что он чуть-чуть не плюнул
Ванде на подол. Удержавшись и вздохнув, он ушел в прохладную полутьму комнат, сам
не понимая, что именно гнетет его. Не то Ванда — ему вдруг представилась она, и
желтые ключицы вылезли вперед, как связанные оглобли, — не то какая-то неловкость в
словах сладостного видения.
— Разучимо? А? Как вам это нравится? — сам себе бормотал Василиса. — Ох, уж эти мне
базары! Нет, что вы на это скажете? Уж если они немцев перестанут бояться…
последнее дело. Разучимо. А? А зубы-то у нее — роскошь…

Явдоха вдруг во тьме почему-то представилась ему голой, как ведьма на горе.
— Какая дерзость… Разучимо? А грудь…

И это было так умопомрачительно, что Василисе сделалось нехорошо, и он отправился