Page 32 - Белая гвардия

умываться холодной водой.
Так-то вот, незаметно, как всегда, подкралась осень. За наливным золотистым августом
пришел светлый и пыльный сентябрь, и в сентябре произошло уже не знамение, а само
событие, и было оно на первый взгляд совершенно незначительно.

Именно, в городскую тюрьму однажды светлым сентябрьским вечером пришла
подписанная соответствующими гетманскими властями бумага, коей предписывалось
выпустить из камеры №666 содержащегося в означенной камере преступника. Вот и все.

Вот и все! И из-за этой бумажки, — несомненно, из-за нее! — произошли такие беды и
несчастья, такие походы, кровопролития, пожары и погромы, отчаяние и ужас… Ай, ай,
ай!
Узник, выпущенный на волю, носил самое простое и незначительное наименование —
Семен Васильевич Петлюра. Сам он себя, а также и городские газеты периода декабря
1918 — февраля 1919 годов называли на французский несколько манер — Симон.
Прошлое Симона было погружено в глубочайший мрак. Говорили, что он будто бы
бухгалтер.
— Нет, счетовод.

— Нет, студент.
Был на углу Крещатика и Николаевской улицы большой и изящный магазин табачных
изделий. На продолговатой вывеске был очень хорошо изображен кофейный турок в
феске, курящий кальян. Ноги у турка были в мягких желтых туфлях с задранными
носами.

Так вот нашлись и такие, что клятвенно уверяли, будто видели совсем недавно, как
Симон продавал в этом самом магазине, изящно стоя за прилавком, табачные изделия
фабрики Соломона Когена. Но тут же находились и такие, которые говорили:
— Ничего подобного. Он был уполномоченным союза городов.

— Не союза городов, а земского союза, — отвечали третьи, — типичный земгусар.
Четвертые (приезжие), закрывая глаза, чтобы лучше припомнить, бормотали:

— Позвольте… позвольте-ка…
И рассказывали, что будто бы десять лет назад… виноват… одиннадцать, они видели, как
вечером он шел по Малой Бронной улице в Москве, причем под мышкой у него была
гитара, завернутая в черный коленкор. И даже добавляли, что шел он на вечеринку к
землякам, вот поэтому и гитара в коленкоре. Что будто бы шел он на хорошую
интересную вечеринку с веселыми румяными землячками-курсистками, со сливянкой,
привезенной прямо с благодатной Украины, с песнями, с чудным Грицем…

…Ой, не хо-д-и…
Потом начинали путаться в описаниях наружности, путать даты, указания места…

— Вы говорите, бритый?
— Нет, кажется… позвольте… с бородкой.

— Позвольте… разве он московский?
— Да нет, студентом… он был…

— Ничего подобного. Иван Иванович его знает. Он был в Тараще народным учителем…
Фу ты, черт… А может, и не шел по Бронной. Москва город большой, на Бронной туманы,
изморозь, тени… Какая-то гитара… турок под солнцем… кальян… гитара — дзинь-
трень… неясно, туманно, ах, как туманно и страшно кругом.
…Идут и пою-ют…