Page 35 - Белая гвардия

в которой по обоям ползет зеленая плесень, полная болезненной жизни. Оно похоже на
рахитиков демонов ребят, на протухшее постное масло, на матерную ругань женскими
голосами в темноте. Словом, оно похоже на смерть.
Кончено. Немцы оставляют Украину. Значит, значит — одним бежать, а другим
встречать новых, удивительных, незваных гостей в Городе. И, стало быть, кому-то
придется умирать. Те, кто бегут, те умирать не будут, кто же будет умирать?

— Умигать — не в помигушки иг'ать, — вдруг картавя, сказал неизвестно откуда-то
появившийся перед спящим Алексеем Турбиным полковник Най-Турс.

Он был в странной форме: на голове светозарный шлем, а тело в кольчуге, и опирался он
на меч, длинный, каких уже нет ни в одной армии со времен крестовых походов. Райское
сияние ходило за Наем облаком.

— Вы в раю, полковник? — спросил Турбин, чувствуя сладостный трепет, которого
никогда не испытывает человек наяву.

— В гаю, — ответил Най-Турс голосом чистым и совершенно прозрачным, как ручей в
городских лесах.

— Как странно, как странно, — заговорил Турбин, — я думал, что рай это так… мечтание
человеческое. И какая странная форма. Вы, позвольте узнать, полковник, остаетесь и в
раю офицером?
— Они в бригаде крестоносцев теперича, господин доктор, — ответил вахмистр Жилин,
заведомо срезанный огнем вместе с эскадроном белградских гусар в 1916 году на
Виленском направлении.
Как огромный витязь возвышался вахмистр, и кольчуга его распространяла свет. Грубые
его черты, прекрасно памятные доктору Турбину, собственноручно перевязавшему
смертельную рану Жилина, ныне были неузнаваемы, а глаза вахмистра совершенно
сходны с глазами Най-Турса — чисты, бездонны, освещены изнутри.
Больше всего на свете любил сумрачной душой Алексей Турбин женские глаза. Ах,
слепил господь бог игрушку — женские глаза!.. Но куда ж им до глаз вахмистра!

— Как же вы? — спрашивал с любопытством и безотчетной радостью доктор Турбин, —
как же это так, в рай с сапогами, со шпорами? Ведь у вас лошади, в конце концов, обоз,
пики?
— Верите слову, господин доктор, — загудел виолончельным басом Жилин-вахмистр,
глядя прямо в глаза взором голубым, от которого теплело в сердце, — прямо-таки всем
эскадроном, в конном строю и подошли. Гармоника опять же. Оно верно, неудобно…
Там, сами изволите знать, чистота, полы церковные.

— Ну? — поражался Турбин.
— Тут, стало быть, апостол Петр. Штатский старичок, а важный, обходительный. Я,
конечно, докладаю: так и так, второй эскадрон белградских гусар в рай подошел
благополучно, где прикажете стать? Докладывать-то докладываю, а сам, — вахмистр
скромно кашлянул в кулак, — думаю, а ну, думаю, как скажут-то они, апостол Петр, а
подите вы к чертовой матери… Потому, сами изволите знать, ведь это куда ж, с конями,
и… (вахмистр смущенно почесал затылок) бабы, говоря по секрету, кой-какие пристали
по дороге. Говорю это я апостолу, а сам мигаю взводу — мол, баб-то турните временно, а
там видно будет. Пущай пока, до выяснения обстоятельства, за облаками посидят. А
апостол Петр, хоть человек вольный, но, знаете ли, положительный. Глазами — зырк, и
вижу я, что баб-то он увидал на повозках. Известно, платки на них ясные, за версту
видно. Клюква, думаю. Полная засыпь всему эскадрону…
«Эге, говорит, вы что ж, с бабами?» — и головой покачал.

«Так точно, говорю, но, говорю, не извольте беспокоиться, мы их сейчас по шеям
попросим, господин апостол».