Page 37 - Белая гвардия

уж а как говорит, такая радость, такая радость… И сейчас пройдет, пройдет свет
голубой… Гм… да нет, не голубой (вахмистр подумал), не могу знать. Верст на тысячу и
скрозь тебя. Ну вот-с я и докладываю, как же так, говорю, господи, попы-то твои говорят,
что большевики в ад попадут? Ведь это, говорю, что ж такое? Они в тебя не верят, а ты
им, вишь, какие казармы взбодрил.

«Ну, не верят?» — спрашивает.
«Истинный бог», — говорю, а сам, знаете ли, боюсь, помилуйте, богу этакие слова!
Только гляжу, а он улыбается. Чего ж это я, думаю, дурак, ему докладываю, когда он
лучше меня знает. Однако любопытно, что он такое скажет. А он и говорит:

«Ну не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни
холодно. Да и тебе, говорит, тоже. Да и им, говорит, то же самое. Потому мне от вашей
веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех
одинаковые: сейчас друг друга за глотку, а что касается казарм, Жилин, то тут как надо
понимать, все вы у меня, Жилин, одинаковые — в поле брани убиенные. Это, Жилин,
понимать надо, и не всякий это поймет. Да ты, в общем, Жилин, говорит, этими
вопросами себя не расстраивай. Живи себе, гуляй».
Кругло объяснил, господин доктор? а? «Попы-то», — я говорю… Тут он и рукой махнул:
«Ты мне, говорит, Жилин, про попов лучше и не напоминай. Ума не приложу, что мне с
ними делать. То есть таких дураков, как ваши попы, нету других на свете. По секрету
скажу тебе, Жилин, срам, а не попы».
«Да, говорю, уволь ты их, господи, вчистую! Чем дармоедов-то тебе кормить?»
«Жалко, Жилин, вот в чем штука-то», — говорит.

Сияние вокруг Жилина стало голубым, и необъяснимая радость наполнила сердце
спящего. Протягивая руки к сверкающему вахмистру, он застонал во сне:

— Жилин, Жилин, нельзя ли мне как-нибудь устроиться врачом у вас в бригаде вашей?

Жилин приветно махнул рукой и ласково и утвердительно закачал головой. Потом стал
отодвигаться и покинул Алексея Васильевича. Тот проснулся, и перед ним, вместо
Жилина, был уже понемногу бледнеющий квадрат рассветного окна. Доктор отер рукой
лицо и почувствовал, что оно в слезах. Он долго вздыхал в утренних сумерках, но вскоре
опять заснул, и сон потек теперь ровный, без сновидений…

Да-с, смерть не замедлила. Она пошла по осенним, а потом зимним украинским дорогам
вместе с сухим веющим снегом. Стала постукивать в перелесках пулеметами. Самое ее
не было видно, но явственно видный предшествовал ей некий корявый мужичонков гнев.
Он бежал по метели и холоду, в дырявых лаптишках, с сеном в непокрытой свалявшейся
голове и выл. В руках он нес великую дубину, без которой не обходится никакое
начинание на Руси. Запорхали легонькие красные петушки. Затем показался в багровом
заходящем солнце повешенный за половые органы шинкарь-еврей. И в польской
красивой столице Варшаве было видно видение: Генрик Сенкевич стал в облаке и
ядовито ухмыльнулся. Затем началась просто форменная чертовщина, вспучилась и
запрыгала пузырями. Попы звонили в колокола под зелеными куполами потревоженных
церквушек, а рядом, в помещении школ, с выбитыми ружейными пулями стеклами, пели
революционные песни.

Нет, задохнешься в такой стране и в такое время. Ну ее к дьяволу! Миф. Миф Петлюра.
Его не было вовсе. Это миф, столь же замечательный, как миф о никогда не
существовавшем Наполеоне, но гораздо менее красивый. Случилось другое. Нужно было
вот этот самый мужицкий гнев подманить по одной какой-нибудь дороге, ибо так уж
колдовски устроено на белом свете, что, сколько бы он ни бежал, он всегда фатально
оказывается на одном и том же перекрестке.

Это очень просто. Была бы кутерьма, а люди найдутся.
И вот появился откуда-то полковник Торопец. Оказалось, что он ни более ни менее, как
из австрийской армии…