Page 11 - Чевенгур

— Ничего? Тут не тянет?
— Ничего, — отвечал Саша.
Семилетний Прошка сидел рядом с отцом и вдевал суровую нитку в иглу, когда она
выскакивала, так как сам отец видел неясно.
— Папаньк, завтра Сашку побираться прогонишь? — спросил Прошка.
— Чего ты болтаешь сидишь? — сердился отец. — Вот ты подрастешь — сам
попобираешься.
— Я не пойду, — отказался Прошка, — я воровать буду. Помнишь, ты говорил, кобылу
у дяди Гришки свели? Они свели, им хорошо, а дядя Гришка мерина опять купил. А я
вырасту — украду мерина.
На ночь Мавра Фетисовна накормила Сашу лучше своих кровных детей — дала ему
отдельно, после всех, каши с маслом и молока, сколько попьет. Прохор Абрамович принес из
риги жердь, и, когда все спали, он выделал из нее дорожный посошок. Саша не спал и
слушал, как Прохор Абрамович строгает палку хлебным ножом. Прошка сопел и ежился от
таракана, бродившего у него по шее. Саша снял таракана, но побоялся его убить и бросил с
печки на пол.
— Ты, Саш, не спишь? — спросил Прохор Абрамович. — Спи себе, чего ж ты!
Дети просыпались рано, они начинали драться друг с другом в темноте, когда петухи
еще дремали, а старики просыпались только по второму разу и чесали пролежни. Ни один
запор еще не скрипел на деревне, и ничто не верещало в полях. В такой час Прохор
Абрамович вывел приемыша за околицу. Мальчик шел сонный, доверчиво ухватив руку
Прохора Абрамовича. Было сыро и прохладно; сторож в церкви звонил часы, и от грустного
гула колокола мальчик заволновался. Прохор Абрамович наклонился к сироте.
— Саша, ты погляди туда. Вон, видишь, дорога из деревни на гору пошла — ты все так
иди и иди по ней. Увидишь потом громадную деревню и каланчу на бугре — ты не пугайся, а
ступай прямо, это тебе повстречается город — а там много хлеба на ссыпках. Как наберешь
полную сумку — приходи домой отдыхать… Ну, прощай, сынок ты мой!
Саша держал руку Прохора Абрамовича и глядел в серую утреннюю скудость полевой
осени.
— Там дожди были? — спросил Саша о далеком городе.
— Сильные! — подтвердил Прохор Абрамович.
Тогда мальчик оставил руку и, не взглянув на Прохора Абрамовича, тихо тронулся
один — с сумкой и палкой, разглядывая дорогу на гору, чтобы не потерять своего
направления. Мальчик скрылся за церковью и кладбищем, и его долго не было видно.
Прохор Абрамович стоял на одном месте и ждал, когда мальчик покажется на той стороне
лощины. Одинокие воробьи спозаранку копались на дороге и, видимо, зябли. «Тоже
сироты, — думал про них Прохор Абрамович, — кто им кинет чего!»
Саша вошел на кладбище не сознавая, чего ему хочется. В первый раз он подумал
сейчас про себя и тронул свою грудь: вот тут я, — а всюду было чужое и непохожее на него.
Дом, в котором он жил, где любил Прохора Абрамовича, Мавру Фетисовну и Прошку,
оказался не его домом — его вывели оттуда утром на прохладную дорогу. В полудетской
грустной душе, не разбавленной успокаивающей водой сознания, сжалась полная давящая
обида — он чувствовал ее до горла.
Кладбище было укрыто умершими листьями, по их покою всякие ноги сразу затихали и
ступали мирно. Всюду стояли крестьянские кресты, многие без имени и без памяти о
покойном. Сашу заинтересовали те кресты, которые были самые ветхие и тоже собирались
упасть и умереть в земле. Могилы без крестов были еще лучше — в их глубине лежали
люди, ставшие навеки сиротами: у них тоже умерли матери, а отцы у некоторых утонули в
реках и озерах. Могильный бугор отца Саши почти растоптался — через него лежала
тропинка, по которой носили новые гробы в глушь кладбища.
Близко и терпеливо лежал отец, не жалуясь, что ему так худо и жутко на зиму
оставаться одному. Что там есть? Там плохо, там тихо и тесно, оттуда не видно мальчика с