Page 6 - Чевенгур

— А звон твой для чего?
Сторож знал Захара Павловича как человека, который давал волю своим рукам для
всякой работы, но не знавшего цену времени.
— Вот тебе — звон для чего! Колоколом я время сокращаю и песни пою…
— Ну пой, — сказал Захар Павлович и вышел вон из села.
На отшибе съежилась хатка без двора, видно, кто-то наспех женился, поругался с отцом
и выселился. Хата тоже стояла пустой, и внутри нее было жутко. Одно только на прощанье
порадовало Захара Павловича — из трубы этой хаты вырос наружу подсолнух, — он уже
возмужал и склонился на восход солнца зреющей головой.
Дорога заросла сухими, обветшалыми от пыли травами. Когда Захар Павлович
присаживался покурить, он видел на почве уютные леса, где трава была деревьями: целый
маленький жилой мир со своими дорогами, своим теплом и полным оборудованием для
ежедневных нужд мелких озабоченных тварей. Заглядевшись на муравьев, Захар Павлович
держал их в голове еще версты четыре своего пути и наконец подумал: «Дать бы нам
муравьиный или комариный разум — враз бы можно жизнь безбедно наладить: эта мелочь
— великие мастера дружной жизни; далеко человеку до умельца-муравья».
Появился Захар Павлович на опушке города, снял себе чулан у многодетного
вдовца-столяра, вышел наружу и задумался: чем бы ему заняться?
Пришел с работы столяр-хозяин и сел рядом с Захаром Павловичем.
— Сколько тебе за помещение платить? — спросил Захар Павлович.
Столяр похрипел горлом, как бы желая смеяться; в голосе его слышна была
безнадежность и то особое притерпевшееся отчаяние, которое бывает у кругом и навсегда
огорченного человека.
— А ты чем занимаешься? Ничем? Ну, живи так, пока мои ребята тебе голову не
оторвали…
Это он сказал верно: в первую же ночь сыновья столяра — ребята от десяти до
двадцати лет — облили спящего Захара Павловича своей мочой, а дверь чулана приперли
рогачом. Но трудно было рассердить Захара Павловича, никогда не интересовавшегося
людьми. Он знал, что есть машины и сложные мощные изделия, и по ним ценил
благородство человека, а не по случайному хамству. И в самом деле, утром Захар Павлович
видел, как старший сын столяра ловко и серьезно делал топорище, значит
— главное в нем не моча, а ручная умелость.
Через неделю Захар Павлович так заскорбел от безделья, что начал без спроса чинить
дом столяра. Он перешил худые швы на крыше, сделал заново крыльцо в сенях и вычистил
сажу из дымоходов. В вечернее время Захар Павлович тесал колышки.
— Что ты делаешь? — спрашивал у него столяр, промокая усы хлебной коркой — он
только что пообедал: ел картошку и огурцы.
— Может быть, на что годятся, — отвечал Захар Павлович.
Столяр жевал корку и думал:
«Годятся могилы огораживать! Мои ребята говели постом — все могилы на кладбище
специально обгадили».
Тоска Захара Павловича была сильнее сознания бесполезности труда, и он продолжал
тесать колья до полной ночной усталости. Без ремесла у Захара Павловича кровь от рук
приливала к голове, и он начинал так глубоко думать о всем сразу, что у него выходил один
бред, а в сердце поднимался тоскливый страх. Бродя днем по солнечному двору, он не мог
превозмочь свою думу, что человек произошел из червя, червь же — это простая страшная
трубка, у которой внутри ничего нет — одна пустая вонючая тьма. Наблюдая городские
дома, Захар Павлович открыл, что они в точности похожи на закрытые гробы, и пугался
ночевать в доме столяра. Зверская работоспособная сила, не находя места, ела душу Захара
Павловича, он не владел собой и мучился разнообразными чувствами, каких при работе у
него никогда не появлялось. Он начал видеть сны: будто умирает его отец — шахтер, а мать
поливает его молоком из своей груди, чтобы он жил; но отец ей сердито говорит: «Дай хоть