Page 7 - Чевенгур

свободно помучиться, стерва», — потом долго лежит и оттягивает смерть; мать стоит над
ним и спрашивает: «Скоро ты?»; отец с ожесточением мученика плюет, ложится вниз лицом
и напоминает: «Хорони меня в старых штанах, эти Захарке отдашь!»
Единственное, что радовало Захара Павловича, это сидеть на крыше и смотреть вдаль,
где в двух верстах от города проходили иногда бешеные железнодорожные поезда. От
вращения колес паровоза и его быстрого дыхания у Захара Павловича радостно зудело тело,
а глаза взмокали легкими слезами от сочувствия паровозу.
Столяр смотрел-смотрел на своего квартиранта и начал его кормить бесплатно со
своего стола. Сыновья столяра бросили в отдельную чашку Захара Павловича на первый раз
соплей, но отец встал и с размаху, без всякого слова, выбил на скуле старшего сына бугор.
— Сам я человек как человек, — спокойно сказал столяр, сев на свое место, — но,
понимаешь ты, такую сволочь нарожал, что, того и гляди, они меня кончат. Ты посмотри на
Федьку! Сила
— чертова: и где он себе ряшку налопал, сам не пойму — с малолетства на дешевых
харчах сидят…
Начались первые дожди осени — без времени, без пользы: крестьяне давно пропали в
чужих краях, а многие умерли на дорогах, не дойдя до шахт и до южного хлеба. Захар
Павлович пошел со столяром на вокзал наниматься: у столяра там был знакомый машинист.
Машиниста они нашли в дежурке, где отсыпались паровозные бригады. Машинист
сказал, что народу много, а работы нет; остатки ближних деревень целиком живут на вокзале
и делают что попало за низкий расценок. Столяр вышел и принес бутылку водки и круг
колбасы. Выпив водки, машинист рассказал Захару Павловичу и столяру про паровозную
машину и тормоз Вестингауза.
— Ты знаешь инерция какая на уклонах бывает при шестидесяти осях в составе? —
возмущенный невежеством слушателей, говорил машинист и упруго показывал руками мощь
инерции. — Ого! Откроешь тормозной кран — под тендером из-под колодок синее пламя
бьет, вагоны в затылок прут, паровоз дует с закрытым паром — одним разбегом в трубу
клокочет! Ух, едрит твою мать!.. Налей! Огурца зря не купил: колбаса желудок
запаковывает…
Захар Павлович сидел и молчал: он заранее не верил, что поступит на паровозную
работу — куда ж тут ему справиться после деревянных сковородок!
От рассказов машиниста его интерес к механическим изделиям становился затаенней и
грустней, как отказанная любовь.
— А ты что заквок? — заметил машинист скорбь Захара Павловича. — Приди завтра в
депо, я с наставником поговорю, может, в обтирщики возьмут! Не робей, сукин сын, раз есть
хочешь…
Машинист остановился, не кончив какого-то слова: у него началась отрыжка.
— Но, дьявол: колбаса твоя задним ходом прет! За гривенник пуд, пищеброд, купил,
лучше б я обтирочными концами закусил… Но, — снова обратился машинист к Захару
Павловичу, — но паровоз мне делай под зеркало, чтоб я в майских перчатках мог любую
часть щупать! Паровоз никакой пылинки не любит: машина, брат, это — барышня…
Женщина уж не годится — с лишним отверстием машина не пойдет…
Машинист понес в даль отвлеченных слов о каких-то женщинах. Захар Павлович
слушал-слушал и ничего не понимал: он не знал, что женщин можно любить особо и издали;
он знал, что такому человеку следует жениться. С интересом можно говорить о сотворении
мира и о незнакомых изделиях, но говорить о женщине, как и говорить о мужчинах, —
непонятно и скучно. Имел когда-то Захар Павлович жену; она его любила, а он ее не обижал,
но он не видел от нее слишком большой радости. Многими свойствами наделен человек;
если страстно думать над ними, то можно ржать от восторга даже собственного
ежесекундного дыхания. Но что тогда получится? Затея и игра в свое тело, а не серьезное
внешнее существование.
Захар Павлович сроду не уважал таких разговоров.