Page 8 - Чевенгур

Через час машинист вспомнил о своем дежурстве. Захар Павлович и столяр проводили
его до паровоза, который вышел из-под заправки. Машинист еще издали служебным басом
крикнул своему помощнику:
— Как там пар?
— Семь атмосфер, — ответил без улыбки помощник, высовываясь из окна.
— Вода?
— Нормальный уровень.
— Топка?
— Сифоню.
— Отлично.
На другой день Захар Павлович пришел в депо. Машинист-наставник, сомневающийся
в живых людях старичок, долго всматривался в него. Он так больно и ревниво любил
паровозы, что с ужасом глядел, когда они едут. Если б его воля была, он все паровозы
поставил бы на вечный покой, чтоб они не увечились грубыми руками невежд. Он считал,
что людей много, машин мало; люди — живые и сами за себя постоят, а машина — нежное,
беззащитное, ломкое существо: чтоб на ней ездить исправно, нужно сначала жену бросить,
все заботы из головы выкинуть, свой хлеб в олеонафт макать — вот тогда человека можно
подпустить к машине, и то через десять лет терпения!
Наставник изучал Захара Павловича и мучился: холуй, наверное, — где пальцем надо
нажать, он, скотина, кувалдой саданет, где еле-еле следует стеклышко на манометре
протереть, он так надавит, что весь прибор с трубкой сорвет, — разве ж допустимо к
механизму пахаря допускать?! «Боже мой, боже мой,
— молча, но сердечно сердился наставник, — где вы, старинные механики,
помощники, кочегары, обтирщики? Бывало, близ паровоза люди трепетали, а теперь каждый
думает, что он умней машины! Сволочи, святотатцы, мерзавцы, холуи чертовы! По правилу,
надо бы сейчас же остановить движение! Какие нынче механики? Это крушение, а не люди!
Это бродяги, наездники, лихачи — им болта в руки давать нельзя, а они уже регулятором
орудуют! Я, бывало, когда что чуть стукнет лишнее в паровозе на ходу, что-нибудь только
запоет в ведущем механизме — так я концом ногтя не сходя с места чувствую, дрожу весь от
страдания, на первой же остановке губами дефект найду, вылижу, высосу, кровью смажу, а
втемную не поеду… а этот изо ржи да прямо в паровоз хочет!»
— Иди домой — рожу сначала умой, потом к паровозу подходи, — сказал наставник
Захару Павловичу.
Умывшись, на вторые сутки Захар Павлович явился снова. Наставник лежал под
паровозом и осторожно трогал рессоры, легонько постукивая по ним молоточком и
прикладываясь ухом к позванивавшему железу.
— Мотя! — позвал наставник слесаря. — Подтяни здесь гаечку на полниточки!
Мотя тронул гайку разводным ключом на полповорота. Наставник вдруг так обиделся,
что Захару Павловичу его жалко стало.
— Мотюшка! — с тихой угнетенной грустью сказал наставник, но поскрипывая
зубами. — Что ты наделал, сволочь проклятая? Ведь я тебе что сказал: гайку!! Какую гайку?
Основную! а ты контргайку мне свернул и с толку меня сбил! а ты контргайку мне
осаживаешь! а ты опять-таки контргайку мне трогаешь! Ну, что мне с вами делать, звери вы
проклятые? Иди прочь, скотина!
— Давайте я, господин механик, контргайку обратно на полповорота отдам, а
основную на полнитки прижму! — попросил Захар Павлович.
Наставник отозвался растроганным мирным голосом, оценив сочувствие к своей
правоте постороннего человека.
— А? Ты заметил, да? Он же, он же… лесоруб, а не слесарь! Он же гайку, гайку по
имени не знает! а? Ну что ты будешь делать? Он тут с паровозом как с бабой обращается, как
со шлюхой с какой! Господи боже мой!.. Ну, пойди, пойди сюда — поставь мне гаечку
по-моему…