Page 120 - Чевенгур

труб и гудок бегущего паровоза — в глухоте рождающих тихие травы полей.
Луй обогнул бы губернию и не занес бы письма, если б губернский город не стоял на
пути в Петроград и на берег Балтийского моря: с того берега — от холода пустых равнин
революции — уходили корабли в темноту морей, чтобы завоевать впоследствии теплые
буржуазные страны.
Гопнер в этот час спускался с городской горы к реке Польному Айдару и видел
мощеную дорогу, проложенную сквозь степь в продовольственные слободы. По этой же
дороге шел невидимый отсюда Луй и воображал балтийский флот в холодном море. Гопнер
перешел мост и сел на другом берегу ловить рыбу. Он нанизал на крючок живого
мучающегося червя, бросил леску и засмотрелся в тихое пошевеливание утекающей реки;
прохлада воды и запах сырых трав возбуждали в Гопнере дыхание и мысль; он слушал молву
реки и думал о мирной жизни, о счастье за горизонтом земли, куда плывут реки, а его не
берут, и постепенно опускал сухую голову во влажные травы, переходя из своего
мысленного покоя в сон. На крючок удочки попалась небольшая рыбка — молодой
подлещик; четыре часа рвался подлещик скрыться в глубокие свободные воды, и кровь его
губ, с вонзенным крючком, смешалась с кровяным соком червя; подлещик устал метаться и
для своей силы проглотил кусочек червя, а затем снова стал дергать за режущее едкое
железо, чтобы вынуть из себя крючок вместе с хрящом губы.
Луй с высоты мощеной дамбы увидел, как спит на берегу худой усталый человек, а у
ног его само собой шевелится удилище. Луй подошел к человеку и вытащил удочку с
подлещиком; подлещик затих в руке пешехода, открыл жабры и начал кончаться от
испуганного утомления.
— Товарищ, — сказал спящему Луй. — Получай рыбу! Спит на целом свете!
Гопнер открыл налившиеся питательной кровью глаза и соображал о появившемся
человеке. Пешеход присел закурить и поглядеть на постройки противоположного города.
— Чего-то я во сне долго рассматривал, так и не докончил,
— заговорил Гопнер. — Проснулся, а ты стоишь, как исполнение желаний…
Гопнер почесал свое голодное обросшее горло и почувствовал уныние: во сне погибли
его хорошие размышления, и даже река не могла напомнить о них.
— Эх, будь ты проклят — разбудил, — раздражился Гопнер,
— опять мне будет скучно!
— Река течет, ветер дует, рыба плывет, — протяжно и спокойно начал Луй, — а ты
сидишь и ржавеешь от горя! Ты двинься куда-нибудь, в тебя ветер надышит думу — и ты
узнаешь что-нибудь.
Гопнер не ответил: чего отвечать каждому прохожему, что он понимает в коммунизме,
крестьянский отходник?
— Ты не слыхал, в каком дворе товарищ Александр Дванов живет? — спросил Луй про
свое попутное дело.
Гопнер взял у пришедшего рыбу из рук и бросил ее в воду, — может, отдышится! —
объяснил он.
— Теперь не отживеет! — усомнился Луй. — Надо бы мне того товарища в глаза
повидать…
— Чего тебе его видать, когда я увижу! — неопределенно сказал Гопнер. — Уважаешь,
что ль, его?
— За одно прозвание не уважают, а делов его я не знаю! Наши товарищи говорили, что
в Чевенгуре он немедленно необходим…
— А что там за дело?
— Там товарищ Копенкин написал, что коммунизм и обратно…
Гопнер изучающе поглядел на Луя, как на машину, требующую капитального ремонта;
он понял, что капитализм сделал в подобных людях измождение ума.
— У вас же нет квалификации и сознания, будь вы прокляты!
— произнес Гопнер. — Какой же может сделаться коммунизм?