Page 115 - Чевенгур
P. 115

— Слушай,  товарищ  Пиюся! —  обратился  Копенкин. —  Мне  требуется  пройти
               разведкой весь Чевенгур — проводи ты нас по маршруту!
                     — Можно, — не вставая с места, согласился Пиюся.
                     Пашинцев вошел в дом и поднял с полу старую солдатскую шинель — образца 14-го
               года. Эта шинель была на большой рост и сразу успокоила все тело Пашинцева.
                     — Ты теперь прямо как гражданин одет! — оценил Копенкин.
                     — Зато на себя меньше похож.
                     Три  человека  отправились  вдаль  —  среди  теплоты  чевенгурских  строений.  Посреди
               дороги  и  на  пустых  местах  печально  стояли  увядшие  сады:  их  уже  несколько  раз
               пересаживали, таская на плечах, и они обессилели, несмотря на солнце и дожди.
                     — Вот  тебе  факт! —  указал  Копенкин  на  смолкнувшие  деревья. —  Себе,  дьяволы,
               коммунизм устроили, а дереву не надо!
                     Редкие  пришлые  дети,  которые  иногда  виднелись  на  прогалинах,  были  толстыми  от
               воздуха,  свободы  и  отсутствия  ежедневного  воспитания.  Взрослые  же  люди  жили  в
               Чевенгуре неизвестно как: Копенкин не мог еще заметить в них новых чувств; издалека они
               казались  ему  отпускниками  из  империализма,  но  что  у  них  внутри  и  что между  собой  —
               тому нет фактов; хорошее же настроение Копенкин считал лишь теплым испарением крови в
               теле человека, не означающим коммунизма.
                     Близ кладбища, где помещался ревком, находился длинный провал осевшей земли.
                     — Буржуи  лежат, —  сказал  Пиюся. —  Мы  с  Японцем  из  них  добавочно  души
               вышибали.
                     Копенкин с удовлетворением попробовал ногой осевшую почву могилы.
                     — Стало быть, ты должен был так! — сказал он.
                     — Этого  нельзя  миновать, —  оправдал  факт  Пиюся, —  нам  жить  необходимость
               пришла…
                     Пашинцева же обидело то, что могила лежала неутрамбованной
                     — надо бы ее затрамбовать и перенести сюда на руках старый сад, тогда бы деревья
               высосали из земли остатки капитализма и обратили их, по-хозяйски, в зелень социализма; но
               Пиюся  и  сам  считал  трамбовку  серьезной  мерой,  выполнить  же  ее  не  успел  потому,  что
               губерния срочно сместила его из председателей чрезвычайки; на это он почти не обиделся,
               так  как  знал,  что  для  службы  в  советских  учреждениях  нужны  образованные  люди,  не
               похожие на него,  и  буржуазия  там  приносила  пользу.  Благодаря такому  сознанию  Пиюся,
               после  своего  устранения  из  должности  революционера,  раз  навсегда  признал  революцию
               умнее  себя  —  и  затих  в  массе  чевенгурского  коллектива.  Больше  всего  Пиюся  пугался
               канцелярий  и  написанных  бумаг  —  при  виде  их  он  сразу,  бывало,  смолкал  и,  мрачно
               ослабевая  всем  телом,  чувствовал  могущество  черной  магии  мысли  и  письменности.  Во
               времена  Пиюси  сама  чевенгурская  чрезвычайка  помещалась  на  городской  поляне;  вместо
               записей расправ с капиталом Пиюся ввел их всенародную очевидность и предлагал убивать
               пойманных помещиков самим батракам, что и совершалось. Нынче же, когда в Чевенгуре
               имелось  окончательное  развитие  коммунизма,  чрезвычайка,  по  личному  заключению
               Чепурного, закрыта навсегда и на ее поляну передвинуты дома.
                     Копенкин  стоял  в  размышлении  над  общей  могилой  буржуазии  —  без  деревьев,  без
               холма и без памяти. Ему смутно казалось, что это сделано для того, чтобы дальняя могила
               Розы  Люксембург  имела  дерево,  холм  и  вечную  память.  Одно  не  совсем  нравилось
               Копенкину — могила буржуазии не прочно утрамбована.
                     — Ты говоришь: душу добавочно из буржуев вышибали? — усомнился Копенкин. — А
               тебя за то аннулировали, — стало быть, били буржуев не сплошь и не насмерть! Даже землю
               трамбовкой не забили!
                     Здесь Копенкин резко ошибался. Буржуев в Чевенгуре перебили прочно, честно, и даже
               загробная  жизнь  их  не  могла  порадовать,  потому  что  после  тела  у  них  была  расстреляна
               душа.
                     У Чепурного, после краткой жизни в Чевенгуре, начало болеть сердце от присутствия в
   110   111   112   113   114   115   116   117   118   119   120