Page 134 - Чевенгур

там греметь пошел, людей будить!
— Да оно же теперь легкое стало, товарищ Пиюся! — сказал Кирей и унес ведро на его
постоянное место — в чулан.
Постройки в Чевенгуре имели вековую прочность, под стать жизни тамошнего
человека, который был настолько верен своим чувствам и интересам, что переутомлялся от
служения им и старился от накопления имущества.
Зато впоследствии трудно пришлось пролетариям перемещать вручную такие плотные
обжитые постройки, потому что нижние венцы домов, положенные без фундамента, уже
дали свое корневое прорастание в глубокую почву. Поэтому городская площадь — после
передвижки домов при Чепурном и социализме — похожа была на пахоту: деревянные дома
пролетарии рвали с корнем и корни волокли не считаясь. И Чепурный в те трудные дни
субботников жалел, что изгнал с истреблением класс остаточной сволочи: она бы, та
сволочь, и могла сдвинуть проросшие дома, вместо достаточно измученного пролетариата.
Но в первые дни социализма в Чевенгуре Чепурный не знал, что пролетариату потребуется
вспомогательная чернорабочая сила. В самый же первый день социализма Чепурный
проснулся настолько обнадеженным раньше его вставшим солнцем и общим видом целого
готового Чевенгура, что попросил Прокофия сейчас же идти куда-нибудь и звать бедных в
Чевенгур.
— Ступай, Прош, — тихо обратился Чепурный, — а то мы редкие и скоро заскучаем
без товарищества.
Прокофий подтвердил мнение Чепурного:
— Ясно, товарищ Чепурный, надо звать: социализм — массовое дело… А еще никого
не звать?
— Зови всяких прочих, — закончил свое указание Чепурный.
— Возьми себе Пиюсю и вали по дороге вдаль — увидишь бедного, веди его к нам в
товарищи.
— А прочего? — спросил Прокофий.
— И прочего веди. Социализм у нас факт.
— Всякий факт без поддержки масс имеет свою неустойчивость, товарищ Чепурный.
Чепурный это понял.
— А я ж тебе и говорю, что нам скучно будет, — разве это социализм? Чего ты мне
доказываешь, когда я сам чувствую!
Прокофий на это не возразил и сейчас же пошел отыскивать себе транспорт, чтобы
ехать за пролетариатом. К полудню он отыскал в окружных степях бродячую лошадь и
запряг ее при помощи Пиюси в фаэтон. К вечеру, положив в экипаж довольствия на две
недели, Прокофий двинулся в остальную страну — за околицу Чевенгура; сам он сидел
внутри фаэтона и рассматривал карту генерального межевания — куда ему ехать, а Пиюся
правил отвыкшей ездить лошадью. Девять большевиков шли за фаэтоном и смотрели, как он
едет, потому что это было в первый раз при социализме и колеса могли бы не послушаться.
— Прош, — крикнул на прощание Чепурный. — Ты там гляди умней, — веди нам
точный элемент, а мы город удержим.
— Ого! — обиделся Прокофий. — Что я: пролетариата не видал?
Пожилой большевик Жеев, потолстевший благодаря гражданской войне, подошел к
фаэтону и поцеловал Прокофия в его засохшие губы.
— Проша, — сказал он, — не забудь и женчин отыскать, хоть бы нищенок. Они, брат,
для нежности нам надобны, а то видишь — я тебя поцеловал.
— Это пока отставить, — определил Чепурный. — В женщине ты уважаешь не
товарища, а окружающую стихию… Веди, Прош, не по желанию, а по социальному
признаку. Если баба будет товарищем — зови ее, пожалуйста, а если обратно, то гони прочь
в степь!
Жеев не стал подтверждать своего желания, так как все равно социализм сбылся и
женщины в нем обнаружатся, хотя бы как тайные товарищи. Но Чепурный и сам не мог