Page 137 - Чевенгур

из волнующей тьмы. Жеев не мог ожидать врага так долго, не убив его; он один пошел в
степь — в глубокую разведку, а семь человек остались ждать его в резерве, чтобы не бросать
города на одного Кирея. Семеро большевиков прилегли для тепла на землю и прислушались
к окружающей ночи, быть может, укрывающей врагов уютом своего мрака.
Чепурный первый расслышал какой-то тихий скрежет — не то далеко, не то близко;
что-то двигалось и угрожало Чевенгуру; но движение той таинственной принадлежности
было очень медленное
— может быть, от тяжести и силы, а может
— от порчи и усталости.
Чепурный встал на ноги, и все встали с ним. Раздраженный сжатый огонь мгновенно
осветил неизвестное облачное пространство, будто погасла заря над чьим-то
сновидением, — и удар выстрела пронесся ветром над пригибающимися травами.
Чепурный и шестеро с ним побежали вперед привычной цепью. Выстрел не
повторялся, и, пробежав настолько, пока сердце, перечувствовав войну и революцию, не
распухло до горла, Чепурный оглянулся на покинутый Чевенгур. В Чевенгуре горел огонь.
— Товарищи, стойте все сразу! — закричал Чепурный. — Нас обошли… Жеев, Кеша,
давайте все сюда! Пиюся, бей всех напролом! Куда ты уехал? Ты видишь, я ослаб от
коммунизма…
Чепурный не мог подняться с земли от тяжести налившегося кровью, занявшего все
тело сердца; он лежал с наганом, худой и заболевший; шестеро большевиков стояли над ним
с оружием и следили за степью, Чевенгуром и за упавшим товарищем.
— Не расставаться! — сказал Кеша. — Берите Японца на руки, и тронемся на Чевенгур
— там наша власть, чего ради кидать бессемейного человека…
Большевики пошли на Чевенгур. Чепурного они несли недолго, потому что у него
сердце скоро опало и стало на свое маленькое место. В Чевенгуре горел чей-то покойный
домашний огонь, а в степи ничего не скрежетало. Большевики молча двигались своим
военно-степным шагом, пока не увидели траву, освещенную огнем через окно, и тень той
травы на прохожей середине улицы. Большевики без команды стали в ряд, грудью против
самосветящегося окна врага, подняли оружие и дали залп через стекло внутрь жилища.
Домашний огонь потух, и в провал рамы из среды образовавшейся тьмы жилища
выставилось светлое лицо Кирея; он глядел один на семерых, гадая про себя — кто это такие,
стреляющие в Чевенгуре кроме него, ночного сторожа коммунизма.
Чепурный освоился с собой и обратился к Кирею:
— Чего ты керосин жгешь молча в пустом городе, когда в степи бандит ликует? Чего
ты город сиротой бросаешь, когда завтра пролетариат сюда маршем войдет? Скажи мне,
пожалуйста!
Кирей одумался и ответил:
— Я, товарищ Чепурный, спал и видел во сне весь Чевенгур, как с дерева, — кругом
голо, а в городе безлюдно… А если шагом ходить, то видно мало и ветер, как бандит, тебе в
уши наговаривает, хоть стреляй по нем, если б тело его было…
— А зачем газ жег, отсталая твоя голова? — спрашивал Чепурный. — Чем пролетариат
будет освещаться, когда нагрянет? Ведь пролетарий чтение любит, партийная твоя душа, а
ты керосин его пожег!
— Я в темноте без музыки уснуть не могу, товарищ Чепурный,
— открылся Кирей. — Я спать люблю на веселом месте, где огонь горит… Мне хоть
муха, а пусть жужжит…
— Ну, ступай и ходи без сна по околице, — сказал Чепурный, — а мы Жеева пойдем
выручать… Целого товарища бросили из-за твоего сигнала…
Выйдя на конец Чевенгура, семеро товарищей легли на степь и послушали — не
скрежещет ли что вдалеке и не шагает ли обратно Жеев, или он уже мертвым лежит до утра.
Кирей дошел после и сказал всем лежащим:
— Вы легли, а там человек погибает, я бы сам за ним побег, да город стерегу…