Page 161 - Чевенгур

уже официально. «Но чем только люди живут неофициально? — удивлялся Чепурный. —
Лежат в темноте с покойниками, и им хорошо! Напрасно».
— Ну, что? Ну, как? — спросили Чепурного оставшиеся наружи товарищи.
— Во сне дышал, но зато сам хотел умереть, а когда в поле был, то не мог, — ответил
Чепурный.
— От этого он и умер, как прибыл в Чевенгур, — понял Жеев. — У нас ему стало
свободно: что жизнь, что смерть.
— Вполне ясно, — определил Прокофий. — Если б он не умер, а сам одновременно
желал скончаться, то разве это свобода строя?
— Да, скажи пожалуйста?! — отметая все сомнения, вопросительно поддакнул
Чепурный; сначала он не мог понять, что здесь подразумевается, но увидел общее
удовлетворение событием с пришлым ребенком и тоже обрадовался. Один Копенкин не
видел в этом просвета.
— Что ж баба та к вам не вышла, а с ребенком укрылась? — осудил всех чевенгурцев
Копенкин. — Значит, ей там лучше, чем внутри вашего коммунизма.
Яков Титыч привык жить молча, переживая свои рассуждения в тишине чувства, но
тоже мог сказать правильно, когда обижался, и действительно — сказал:
— Оттого она и осталась со своим малым, что между ними одна кровь и один ваш
коммунизм. А уйди она от мертвого — и вам основы не будет.
Копенкин начал уважать старика-прочего и еще больше утвердил его правильные
слова.
— У вас в Чевенгуре весь коммунизм сейчас в темном месте
— близ бабы и мальчугана. Отчего во мне движется вперед коммунизм? Потому что у
меня с Розой глубокое дело есть, — пускай она мертва на все сто процентов!
Прокофий считал происшествие со смертью формальностью и рассказывал тем
временем Жееву, сколько он знал женщин с высшим, низшим и со средним образованием —
отдельно по каждой группе. А Жеев слушал и завидовал: он знал сплошь неграмотных,
некультурных и покорных женщин.
— Она очаровательна была! — досказывал что-то Прокофий.
— В ней имелось особое искусство личности — она была, понимаешь, женщиной,
нисколько не бабой. Что-то, понимаешь, такое… вроде его…
— Наверно, вроде коммунизма, — робко подсказал Жеев.
— Приблизительно. Мне было убыточно, а хотелось. Просила она у меня хлеба и
материи — год был кругом съеденный, — а я вез немного в свое семейство — отец, мать,
братья у меня сидели в деревне, — думаю, ну тебя — мать меня родила, а ты уничтожишь. И
доехал себе покойно до самого двора — скучал по ней, зато добро привез и семейство
накормил.
— Какое же у нее образование было? — спросил Жеев.
— Самое высшее. Она мне документы показывала — семь лет одну педагогию изучала,
детей служащих в школах развивала.
Копенкин расслышал, что кто-то гремит в степи на телеге: может быть, это едет Саша
Дванов.
— Чепурный, — обратился он. — Когда Саша прибудет, Прошку — прочь. Это гад с
полным успехом.
Чепурный согласился, как и раньше:
— Я тебе любого хорошего за лучшего отдам: бери, пожалуйста.
Телега прогремела невдалеке мимо Чевенгура, не заехав в него: значит, жили где-то
люди, кроме коммунизма, и даже ездили куда-то.
Через час и самые неугомонные, самые бдительные чевенгурцы предались покою до
нового свежего утра. Первым проснулся Кирей, спавший с пополудни прошлого дня, и он
увидел, как выходила из Чевенгура женщина с тяжестью ребенка на руках. Кирей сам бы
хотел выйти из Чевенгура, потому что ему скучно становилось жить без войны, лишь с