Page 160 - Чевенгур

и женщина выбрала себе для утешения сон.
— Спишь? — тихо спросил женщину Чепурный. — Хочешь, мы тебе найдем
что-нибудь вкусное? Тут в погребах от буржуазии еда осталась.
Женщина молча спала; ее мальчик привалился к ней, и рот его был открыт, будто ему
заложило нос и он дышал ртом; Чепурный рассмотрел, что мальчик уже щербатый, — он
успел прожить и проесть свои молочные зубы, а постоянные теперь опоздал отпустить.
— Спишь? — наклонился Чепурный. — Чего же ты все спишь?
— Нет, — открыла глаза прохожая женщина. — Я легла, и мне задремалось.
— С горя или так?
— Так, — без охоты и со сна говорила женщина; она держала свою правую руку под
мальчиком и не глядела на него, потому что по привычке чувствовала его теплым и спящим.
Затем нищенка приподнялась и покрыла свои оголенные ноги, в которых был запас полноты
на случай рождения будущих детей. «Тоже ведь хорошая женщина, — видел Чепурный, —
кто-нибудь по ней томился».
Ребенок оставил руку матери и лежал, как павший в гражданской битве — навзничь, с
грустным лицом, отчего оно казалось пожилым и сознательным, и в бедной единственной
рубашке своего класса, бредущего по земле в поисках даровой жизни. Мать знала, что ее
ребенок перечувствовал смерть, и это его чувство смерти было мучительней ее горя и
разлуки, — однако мальчик никому не жаловался и лежал один, терпеливый и смирный,
готовый стынуть в могиле долгие зимы. Неизвестный человек стоял у их постели и ожидал
чего-то для себя.
— Так и не вздохнул? Не может быть — здесь тебе не прошлое время!
— Нет, — ответила мать. — Я его во сне видела, он был там жив, и мы шли с ним за
руку по простому полю. Было тепло, мы сыты, я хочу взять его на руки, а он говорит: нет,
мама, я ногами скорей дойду, давай с тобой думать, а то мы побирушки. А идти нам было
некуда. Мы сели в ямку, и оба заплакали…
— Это ни к чему, — утешил Чепурный. — Мы бы твоему ребенку Чевенгур в
наследство могли подарить, а он отказался и умер.
— Мы сидели и плакали в поле: зачем мы были живы, раз нам нельзя… А мальчик
говорит мне: мама, я лучше сам умру, мне скучно ходить с тобой по длинной дороге: все,
говорит, одно и то же да одно и то же. А я говорю ему: ну умри, может, и я тогда забудусь с
тобой. Он прилег ко мне, закрыл глаза, а сам дышит, лежит живым и не может. Мама,
говорит, я никак. Ну, не надо, раз не можешь, пойдем опять ходить потихоньку, может, и нам
где остановка будет.
— Это он сейчас у тебя живым был? На этой койке?
— Тут. Он лежит у меня на коленях и дышит, а умереть не может.
Чепурному полегчало.
— Как же он умрет в Чевенгуре, скажи пожалуйста? Здесь для него условие
завоевано… Я так и знал, что он немного подышит, только ты вот спала напрасно.
Мать посмотрела на Чепурного одинокими глазами.
— Чего-то тебе, мужик, другого надо: малый мой как помер, так и кончился.
— Ничего не надо, — поскорее ответил Чепурный. — Мне дорого, что он тебе хоть во
сне живым приснился, — значит, он в тебе и в Чевенгуре еще немного пожил…
Женщина молчала от горя и своего размышления.
— Нет, — сказала она, — тебе не мой ребенок дорог, тебе твоя дума нужна! Ступай от
меня ко двору, я привыкла одна оставаться; до утра еще долго мне с ним лежать, не трать
мне время с ним!
Чепурный ушел из дома нищенки, довольный тем, что мальчик хоть во сне, хоть в уме
матери пожил остатком своей души, а не умер в Чевенгуре сразу и навеки.
Значит, в Чевенгуре есть коммунизм и он действует отдельно от людей. Где же он тогда
помещается? И Чепурный, покинувший семейство прохожей женщины, не мог ясно
почувствовать или увидеть коммунизм в ночном Чевенгуре, хотя коммунизм существовал