Page 46 - Чевенгур

— Ходи быстро! — звучно сказал один густым голосом, вероятно, тот, что запевал. —
А то считай до половины — и садись на мушку!
Дванов подумал, что Соня едва ли уцелеет в такой жизни, и решил не хранить себя:
— Выезжайте сами сюда — тут суше! Чего лошадей по оврагу морите, кулацкая
гвардия!
Отряд внизу остановился.
— Никиток, делай его насквозь! — приказал густой голос.
Никиток приложил винтовку, но сначала за счет бога разрядил свой угнетенный дух:
— По мошонке Исуса Христа, по ребру богородицы и по всему христианскому
поколению — пли!
Дванов увидел вспышку напряженного беззвучного огня и покатился с бровки оврага
на дно, как будто сбитый ломом по ноге. Он не потерял ясного сознания и слышал страшный
шум в населенном веществе земли, прикладываясь к нему поочередно ушами катящейся
головы. Дванов знал, что он ранен в правую ногу — туда впилась железная птица и
шевелилась колкими остьями крыльев. В овраге Дванов схватил теплую ногу лошади, и ему
стало не страшно у этой ноги. Нога тихо дрожала от усталости и пахла потом, травою дорог
и тишиной жизни.
— Страхуй его, Никиток, от огня жизни! Одежда твоя.
Дванов услышал. Он сжал ногу коня обеими руками, нога превратилась в
благоухающее живое тело той, которой он не знал и не узнает, но сейчас она стала ему
нечаянно нужна. Дванов понял тайну волос, сердце его поднялось к горлу, он вскрикнул в
забвении своего освобождения и сразу почувствовал облегчающий удовлетворенный покой.
Природа не упустила взять от Дванова то, зачем он был рожден в беспамятстве матери: семя
размножения, чтобы новые люди стали семейством. Шло предсмертное время — и в
наваждении Дванов глубоко возобладал Соней. В свою последнюю пору, обнимая почву и
коня, Дванов в первый раз узнал гулкую страсть жизни и нечаянно удивился ничтожеству
мысли перед этой птицей бессмертия, коснувшейся его обветренным трепещущим крылом.
Подошел Никиток и попробовал Дванова за лоб: тепел ли он еще? Рука была большая и
горячая. Дванову не хотелось, чтобы эта рука скоро оторвалась от него, и он положил на нее
свою ласкающуюся ладонь. Но Дванов знал, что проверял Никиток, и помог ему:
— Бей в голову, Никита. Расклинивай череп скорей!
Никита не был похож на свою руку — это уловил Дванов, — он закричал тонким
паршивым голосом, без соответствия покою жизни, хранившемуся в его руке:
— Ай ты цел? Я тебя не расклиню, а разошью: зачем тебе сразу помирать, — ай ты не
человек? — помучайся, полежи — спрохвала помрешь прочней!
Подошли ноги лошади вождя. Густой голос резко осадил Никитка: — Если ты, сволочь,
будешь еще издеваться над человеком, я тебя самого в могилу вошью. Сказано — кончай,
одежда твоя. Сколько раз я тебе говорил, что отряд не банда, а анархия!
— Мать жизни, свободы и порядка! — сказал лежачий Дванов. — Как ваша фамилия?
Вождь засмеялся: — А тебе сейчас не все равно? Мрачинский!
Дванов забыл про смерть. Он читал «Приключения современного Агасфера»
Мрачинского. Не этот ли всадник сочинил ту книгу?
— Вы писатель! Я читал вашу книгу. Мне все равно, только книга ваша мне нравилась.
— Да пусть он сам обнажается! Что я с дохлым буду возиться — его тогда не
повернешь! — соскучился ждать Никита.
— Одежа на нем в талию, всю порвешь, и прибытка не останется.
Дванов начал раздеваться сам, чтобы не ввести Никиту в убыток: мертвого
действительно без порчи платья не разденешь. Правая нога закостенела и не слушалась
поворотов, но болеть перестала. Никита заметил и товарищески помогал.
— Тут, что ль, я тебя тронул? — спросил Никита, бережно взяв ногу.
— Тут, — сказал Дванов. — Ну, ничего — кость цела, а рану салом затянет, ты парень
не старый. Родители-то у тебя останутся?