Page 45 - Чевенгур

Бог печально смотрел на него, как на не верующего в факт.
Дванов заключил, что этот бог умен, только живет наоборот; но русский — это человек
двухстороннего действия: он может жить и так и обратно и в обоих случаях остается цел.
Затем настал долгий дождь, и Дванов вышел на нагорную дорогу лишь под вечер. Ниже
лежала сумрачная долина тихой степной реки. Но видно, что река умирала: ее пересыпали
овражные выносы, и она не столько текла продольно, сколько ширилась болотами. Над
болотами стояла уже ночная тоска. Рыбы спустились ко дну, птицы улетели в глушь гнезда,
насекомые замерли в щелях омертвелой осоки. Живые твари любили тепло и раздражающий
свет солнца, их торжественный звон сжался в низких норах и замедлился в шепот.
Но Дванову слышались в воздухе невнятные строфы дневной песни, и он хотел в них
возвратить слова. Он знал волнение повторенной, умноженной на окружающее сочувствие
жизни. Но строфы песни рассеивались и рвались слабым ветром в пространстве,
смешивались с сумрачными силами природы и становились беззвучными, как глина. Он
слышал движение, непохожее на его чувство сознания.
В этом затухающем, наклонившемся мире Дванов разговорился сам с собой. Он любил
беседовать один в открытых местах, но, если бы его кто услышал, Дванов застыдился бы как
любовник, захваченный в темноте любви со своей любимой. Лишь слова обращают текущее
чувство в мысль, поэтому размышляющий человек беседует. Но беседовать самому с собой
— это искусство, беседовать с другими людьми — забава.
— Оттого человек идет в общество, в забаву, как вода по склону, — закончил Дванов.
Он сделал головою полукруг и оглядел половину видимого мира. И вновь заговорил,
чтобы думать:
— Природа все-таки деловое событие. Эти воспетые пригорки и ручейки не только
полевая поэзия. Ими можно поить почву, коров и людей. Они станут доходными, и это
лучше. Из земли и воды кормятся люди, а с ними мне придется жить.
Дальше Дванов начал уставать и шел, ощущая скуку внутри всего тела. Скука
утомления сушила его внутренности, трение тела совершалось туже — без влаги мысленной
фантазии.
В виду дымов села Каверино дорога пошла над оврагом. В овраге воздух сгущался в
тьму. Там существовали какие-то мочливые трясины и, быть может, ютились странные
люди, отошедшие от разнообразия жизни для однообразия задумчивости.
Бог свободы Петропавловки имел себе живые подобия в этих весях губернии.
Из глубины оврага послышалось сопенье усталых лошадей. Ехали какие-то люди, и
кони их вязли в глине.
Молодой отважный голос запел впереди конного отряда, но слова и напев песни были
родом издали отсюда.
Есть в далекой стране, На другом берегу, Что нам снится во сне, Но досталось врагу…
Шаг коней выправился. Отряд хором перекрыл переднего певца по-своему и другим
напевом:
Кройся, яблочко, Спелым золотом, Тебя срежет Совет Серпом-молотом…
Одинокий певец продолжал в разлад с отрядом:
Вот мой меч и душа, А там счастье мое…
Отряд покрыл припевом конец куплета:
Эх, яблочко, Задушевное, Ты в паек попадешь — Будешь прелое…
Ты на дереве растешь И дереву кстати, А в Совет попадешь С номером-печатью…
Люди враз засвистали и кончили песню напропалую:
Их, яблочко, Ты держи свободу:
Ни Советам, ни царям, А всему народу…
Песня стихла. Дванов остановился, интересуясь шествием в овраге.
— Эй, верхний человек! — крикнули Дванову из отряда. — Слазь к безначальному
народу!
Дванов остался на месте.