Page 111 - Доктор Живаго

него страстью. Полюбил и военное. Видит, оружие это сила, вывозит его. Самому захотелось
стать силою. Вооруженный человек это уже не просто человек. В старину такие шли из
стрельцов в разбойники. Отыми у него теперь винтовку, попробуй. И вдруг подоспевает
клич: «Повернуть штык» и так далее. Он и повернул. Вот вам и весь сказ. И весь марксизм.
— И притом пренастоящий, из самой жизни. А вы что думали?
Прозектор отошел к своему подоконнику, покопался над пробирками. Потом спросил:
— Ну как печник?
— Спасибо, что рекомендовали. Преинтересный человек. Около часа беседовали о
Гегеле и Бенедетто Кроче.
— Ну как же! Доктор философии гейдельбергского университета. А печка?
— И не говорите.
— Дымит?
— Одно горе.
— Трубу не туда вывел. Надо вмазать в печь, а он верно выпустил в форточку.
— Да он в голландку вставил. А дымит.
— Значит дымового рукава не нашел, повел вентиляционным каналом. А то в
отдушину. Эх, Тарасюка нет! А вы потерпите. Не в один день Москва построилась. Печку
топить это вам не на рояли играть. Надо поучиться. Дров запасли?
— А где их взять?
— Я вам церковного сторожа пришлю. Дровяной вор. Разбирает заборы на топливо. Но
предупреждаю. Надо торговаться. Запрашивает. Или бабу-морильщицу.
Они спустились в швейцарскую, оделись, вышли на улицу.
— Зачем морильщицу? — сказал доктор. — У нас клопов не водится.
— При чем тут клопы? Я про Фому, а вы про Ерему. Не клопы, а дрова. У этой всё
поставлено на коммерческую ногу. Дома и срубы скупает на топливо. Серьезная
поставщица. Смотрите, не оступитесь, темь какая. Бывало, я с завязанными глазами мог по
этому району пройти. Каждый камушек знал. Пречистенский уроженец. А стали заборы
валить, и с открытыми глазами ничего не узнаю, как в чужом городе. Зато какие уголки
обнажились!
Ампирные домики в кустарнике, круглые садовые столы, полусгнившие скамейки. На
днях прохожу мимо такого пустырька, на пересечении трех переулков. Смотрю, столетняя
старуха клюкой землю ковыряет. «Бог в помощь, — говорю, — бабушка. Червей копаешь,
рыболовствуешь?» Разумеется, в шутку. А она пресерьезнейше: «Никак нет, батюшка, —
шампиньоны». И, правда, стало в городе, как в лесу. Пахнет прелым листом, грибами.
— Я знаю это место. Это между Серебряным и Молчановкой, не правда ли? Со мной
там мимоходом всё неожиданности. То кого-нибудь встречу, кого двадцать лет не видал, то
что-нибудь найду. И говорят, грабят на углу. Да и неудивительно. Место сквозное. Целая
сеть ходов к сохранившимся притонам Смоленского. Оберут, разденут, и фюить, ищи ветра в
поле.
— А фонари как слабо светят. Не зря синяки фонарями зовут. Как раз нашибешь.

6

Действительно, всевозможные случайности преследовали доктора в названном месте.
Поздней осенью, незадолго до октябрьских боев, темным холодным вечером он на этом углу
наткнулся на человека, лежавшего без памяти поперек тротуара.
Человек лежал, раскинув руки, приклонив голову к тумбе и свесив ноги на мостовую.
Изредка с перерывами он слабо постанывал. В ответ на громкие вопросы доктора,
пробовавшего привести его в чувство, он пробормотал что-то несвязное и снова на некоторое
время потерял сознание. Голова его была разбита и окровавлена, но черепные кости при
беглом осмотре оказались целы. Лежавший был несомненно жертвой вооруженного грабежа.
«Портфель. Портфель», — два-три раза прошептал он.