Page 105 - Собрание рассказов
P. 105

За час до рассвета возле конюшни появились три конюха-негра с фонарем. Один из них
               отпер замок и отворил ворота, тот, что принес фонарь, поднял его и направил свет в темноту,
               туда, где сосны теснились к самой ограде. В темноте неярко вспыхнули три пары больших,
               широко расставленных глаз и тут же погасли. «Эй! — крикнул негр. — Не озябли вы там?»
               Никто ему не ответил, темнота не отозвалась ни единым звуком; не выступили больше из нее
               глаза  мулов.  Негры,  переговариваясь,  вошли  в  сарай,  из  конюшни  донесся  их  зычный,
               добродушно-бессмысленный смех.
                     — Сколько ты их там насчитал? — спросил второй негр.
                     — Мулов — три, — ответил тот, что принес фонарь. — Только их-то там больше. Дядя
               Мозес вернулся посреди ночи — все с Юпитером возился, — так, говорит, уже тогда было
               двое. Э-хе-хе, голь перекатная.
                     В  денниках  заржали,  забили  копытами  лошади,  из-за  белых  крашеных  перегородок
               потянулись длинные, узкие морды, по стенам и потолку нетерпеливо заплясали тени; воздух
               был  густой, теплый, с острым запахом аммиака и чистоты. Переходя от одного денника к
               другому, негры ловко, с обезьяньим проворством раскладывали по кормушкам овес, зычно
               покрикивая и приговаривая бессмысленно и добродушно: «Стой, не балуй1 Куда лезешь!..
               Небось, затравят они сегодня лису».
                     В  темноте,  среди  теснившихся  к  ограде  сосен,  сидели  на  корточках  одиннадцать
               мужчин,  а  вокруг  них  стояли  на  привязи  одиннадцать  мулов.  Был  ноябрь,  утро  было
               холодное,  и  люди  сидели  понуро,  не  шевелясь  и  не  разговаривая.  Было  слышно,  как  в
               конюшне  жуют  лошади;  уже  развиднялось,  и  тут  подъехал  еще  один  всадник  на  муле,
               двенадцатый, спешился и молча присел рядом с остальными. Когда стало совсем светло и из
               конюшни  вывели  первую  оседланную  лошадь,  на  траве  лежал  иней,  и  крыша  конюшни в
               серебряном свете казалась серебряной.
                     Теперь  можно  было  разглядеть,  что  сидящие  на  корточках  люди  —  белые,  и  все  в
               комбинезонах,  а  мулы  их,  все,  кроме  двух, —  без  седел.  Они  собрались  сюда  с  разных
               концов  этого  лесного  края,  пришли  из  своих  крошечных,  об  одной  комнатенке,  хибар  с
               глиняным полом, и теперь сидели — степенные, терпеливые, важные, в окружении тощих,
               покрытых грязью и болячками мулов, наблюдая, как из кирпичной, с паровым отоплением
               конюшни выводят одну за другой оседланных лошадей, великолепных породистых лошадей,
               чьи родословные длиннее родословной Гаррисона Блера, которому они принадлежат, как их
               ведут  по  усыпанной  гравием  дорожке  к  дому,  перед  которым  уже  лает  и  беснуется  свора
               собак, а на веранде собрались несколько охотников и дам в сапогах для верховой езды и в
               красных фраках.
                     Убого  одетые,  терпеливые,  с  виду  безучастные,  люди  в  комбинезонах  глядели,  как
               Гаррисон Блер, которому принадлежал и дом, и собаки, и, может быть, кое-кто из гостей,
               садится на огромного и, судя по всему, норовистого жеребца, как какой-то охотник помогает
               жене Гаррисона Блера сесть на рыжую кобылу и потом сам садится на каурого жеребца.
                     Один из мужчин в комбинезонах медленно жевал табак. Возле него стоял юноша, тоже
               одетый  в  комбинезон,  нескладный,  длинный,  со  светлой,  едва  пробивающейся  бородкой.
               Они разговаривали, не поворачивая друг к другу головы, почти не шевеля губами.
                     — Это он и есть? — спросил юноша.
                     Пожилой, не повернувшись, прицелился и плюнул.
                     — Кто?
                     — Ну тот, с которым его жена…
                     — Чья жена?
                     — Блера.
                     Пожилой  рассматривал  собравшихся  перед  домом  охотников.  Во  всяком  случае,  так
               казалось.  Взгляд  его  был  непроницаем,  невыразителен,  неспешен;  трудно  было  сказать,
               смотрит он на жену Гаррисона Блера и всадника на кауром жеребце или нет.
                     — Поменьше слушай, что люди болтают, — сказал он. — Да и собственным глазам не
   100   101   102   103   104   105   106   107   108   109   110