Page 101 - Собрание рассказов

сообщает, что она вернулась и меня приглашают к обеду.
Было это днем. Он все время занят был, возил пассажиров — так что мне делать было
нечего, я убивал время, ждал вечера и думал о ней, пытался догадаться, что там у них
произошло, а больше просто думал, что вот она опять дома и дышит той же гарью и дымом,
что и я, и вдруг решил — пойду к ней. Будто голос услыхал: «Иди к ней сейчас же, не
медля». И пошел. Даже переодеваться не стал, чтоб времени не терять. Она была одна,
читала перед камином. Вам случалось видеть, как нефть полыхает, когда прорвет
трубопровод?

III

Чудно! С крыла я всегда вглядывался в его лицо за козырьком, пытался угадать —
знает он или нет. Он, должно быть, знал чуть ли не с самого начала. Что тут удивительного:
она ведь нисколько не остерегалась. Она и говорила так со мной и вела себя сами знаете как:
норовила сесть ко мне поближе, а когда я от дождя укрывал ее плащом или нес ее зонтик,
прижималась ко мне, — словом, любой мужчина с одного взгляда понял бы, что к чему, — и
все это не только, когда он нас не видит, а когда ей казалось, что он вдруг и не увидит. И
когда я отстегивал привязной ремень и выползал на крыло, я всегда вглядывался в его лицо и
пытался угадать, о чем он думает, знает все или только подозревает.
Туда я ходил до обеда, когда он был занят. Я болтался по полю и как только видел, что
к нему собралась такая очередь, что он будет занят до конца дня, выдумывал какой-нибудь
предлог и смывался. И вот как-то я собрался было уходить. Жду только, чтоб он взлетел, а он
убрал газ, высунулся из кабины и подзывает меня.
— Не уходи, — говорит, — надо поговорить.
Так я понял, что он знает. Я обождал, и вот он уже сделал последний круг и стаскивает
комбинезон. Он на меня глядит, я на него.
— Приходи обедать, — говорит.
Когда я пришел, они меня уже ждали. Она была в одном из этих своих светлых
платьиц, и она подошла ко мне, обняла и поцеловала, а он смотрел на нас.
— Я ухожу к тебе, — говорит. — Мы все обсудили и решили, что мы не можем больше
любить друг друга и что так будет лучше всего. Тогда он найдет себе женщину, которую он
может любить, хорошую женщину, не то что я.
Он смотрит на меня, а она гладит меня по лицу, в шею мне уткнулась, постанывает, а я
стою, как каменный. И знаете, о чем я думал? Я вовсе и не думал о ней. Я думал: вот мы с
ним летим и я на крыло вылез и вижу — он ручку управления выпустил и одним рулем
поворота крен держит, и он знает, что я знаю, что он ручку управления выпустил и что ни
случись — теперь мы с ним квиты. Так что чувств во мне было не больше, чем в деревяшке,
о которую трется другая деревяшка, и тут она отстранилась и поглядела на меня.
— Ты меня больше не любишь? — говорит и всматривается в меня. — Если любишь,
так и скажи. Я ему все рассказала.
И я захотел очутиться подальше от них. Убежать захотел. Я не испугался, нет. Просто
все стало каким-то потным и нечистым. И я захотел хоть ненадолго очутиться подальше от
нее и чтоб мы с Роджерсом летели, там, в высоте, где холод, порядок и покой, — и там мы с
ним разберемся.
— Что ты собираешься делать? — говорю. — Дашь ей развод?
А она все вглядывается в меня. Потом оттолкнула, отбежала к камину, заслонилась
локтем и давай реветь.
— Ты меня обманывал, — говорит. — Все, что ты мне говорил, ложь. Господи, что я
наделала?
Сами знаете, как оно бывает. Всему, похоже, свое время. И никто, похоже, не
существует сам по себе: и женщина, похоже, даже когда любишь, только временами для тебя
женщина, а остальное время просто человек, и человек этот совсем по-другому на вещи