Page 113 - Собрание рассказов

— Трубят.
Снова раздался серебряный звук — слабый, далекий, долгий.
— Это что же? — спросил собеседник. — У них тут солдаты стоят?
— Нет, это трубят они сами, — сказал шофер. — Потому что затравили лису.
— Слава богу! — сказал его собеседник. — Может, наконец-то уедем завтра в город.
Двое на мулах вернулись через поле к опушке и стали подниматься вверх по склону.
— Ну уж теперь-то он небось доволен, — сказал юноша.
— Ты так думаешь? — спросил пожилой. Он ехал на несколько шагов впереди юноши
и, отвечая, даже не повернул к нему головы.
— Он же за ней три года охотился, — сказал юноша. — И вот теперь убил. Как же ему
не быть довольным?
Пожилой не обернулся, не посмотрел на юношу. Он сидел на своем старом, тощем
муле ссутулясь, ноги его болтались.
— Так уж господа эти устроены, — проговорил он с ленивой и презрительной
насмешкой, — разве их поймешь?
— По мне, лисица она и есть лисица, — сказал юноша. — Ее не едят. Отравил бы, и
лошадей не пришлось бы гонять.
— Может, и так, — сказал пожилой. — Тут их тоже не поймешь.
— Кого — их?
— Да господ. — Они поднялись на самый гребень и выехали на песчаную, заросшую
травой дорогу. — А все-таки это первая лисица в Каролине, которая дала себя так убить.
Может, на Севере лис всегда так убивают.
— Тогда я рад, что живу не на Севере, — сказал юноша.
— Это уж да, — сказал пожилой. — Мне здесь сейчас тоже неплохо живется.
— А вот съездить разок поглядеть хотел бы, — сказал юноша.
— Нет, я бы не поехал, — сказал пожилой, — раз они там так надрываются, чтобы лису
убить.
Они ехали поверху, среди сосен и зарослей вереска, черники, падуба. Вдруг пожилой
натянул поводья и поднял руку.
— Что? — спросил юноша. — Ты что?
Но пожилой, едва призадержав мула, тут же тронул его и стал негромко, но чисто и
мелодично насвистывать что-то печальное, похожее на церковный гимн; впереди, в зарослях
придорожных кустов, фыркнула лошадь.
— Кто это? — спросил юноша. Пожилой ему не ответил. Мулы шли друг за другом.
Юноша тихо сказал:
— Она распустила волосы. Как горят, прямо как сосна на весеннем солнце.
Мулы, прядая ушами, ступали по мягкой, заглушающей звуки земле; всадники
развалясь сидели на своих неоседланных мулах, их ноги болтались.
Женщина была верхом на рыжей кобыле, по ее плечам лилась медная, горящая на
солнце река волос, руки были подняты к волосам и что-то с ними делали. Чуть поодаль стоял
каурый жеребец и на нем — тот самый мужчина. Он закуривал сигарету. Мулы, шагающие
все так же неутомимо, понурив головы и поводя ушами, поравнялись с ними. Юноша
взглянул на женщину смело и одновременно как бы таясь; пожилой продолжал насвистывать
свою грустную, неторопливую песню, на них он, казалось, не глядел. Он бы, наверное, так и
проехал мимо, будто не заметил всадников, но мужчина на кауром жеребце его окликнул.
— Ну что? — спросил он. — Затравили? Мы слышали рог.
— Да, — равнодушно и словно бы нехотя ответил мужчина в комбинезоне. — Она сама
дала себя затравить. Куда ж ей было деваться?
Юноша не отрываясь смотрел на женщину, а та, замерев с поднятыми к волосам
руками, смотрела на пожилого.
— Почему? — спросил мужчина.
— Загнал он ее на своем вороном жеребце, — сказал мужчина в комбинезоне.