Page 115 - Собрание рассказов

бесчисленные и растерянные, как заблудившиеся дети.
Они прошли к курительной. Старик первый заглянул в дверь.
— Порядок, — сказал он.
Выглядел он лет на шестьдесят, хотя, возможно, в действительности ему было сорок
восемь, или пятьдесят два, или же пятьдесят восемь. Одетый в длинное пальто с воротником,
некогда сделанным из меха, и потрепанную шапку, он напоминал карикатуру на
какого-нибудь захолустного фермера. Башмаки на нем были от разных пар.
— Покуда здесь не так уж и людно. Стало быть, время есть.
Они стояли в курительной, куда вскоре заглянули еще трое мужчин и оглядели комнату
с точно таким же видом, чуточку робко и чуточку воровато, причем казалось, что одежда их
и даже лица точно так же пропахли супом из благотворительных столовых и источали дух
ночлежек, опекаемых Армией спасения. Потом они вошли; старик первый двинулся в
дальний конец курительной, меж тяжелых, массивных скамей, на которых сидели уже
какие-то мужчины, молодые, пожилые и старые, погруженные в задумчивость, похожие на
пугала, сорванные и занесенные мимолетным ветром на уступы огромной скалы. Старик
выбрал скамью, сел и подвинулся, давая место своему молодому спутнику.
— Раньше я думал, что ежели сядешь где-нибудь посередке, то, может, и пронесет
как-нибудь. Да потом оказалось, невелика разница, на которую скамейку сесть.
— Или лечь, это ведь все едино, — сказал молодой. На нем была армейская шинель и
желтые армейские ботинки, какие можно купить в так называемых армейских лавках за
доллар или немногим дороже. Он давно уже не брился. — А ежели лечь, то опять же
невелика разница, хоть дыши, хоть не дыши вовсе. Покурить бы сейчас. Не жрать я уж давно
привык, а вот жить без курева, ей-ей, нипочем не привыкну.
— Ясное дело, — сказал старик. — Я бы тебя угостил с удовольствием. Только я сам
без табаку сижу с тех самых пор, как уехал во Флориду. Вот странно: не курил добрых
десять лет, но едва вернулся в Нью-Йорк, мне перво-наперво захотелось подымить. Ведь
странно?
— Да, — сказал молодой. — В особенности ежели у тебя не было ни крошки табаку,
когда опять пришло такое желание.
— В то время мне было безразлично, что желание есть, а табаку нету, — сказал
старик. — В то время мои дела хорошо шли. Покуда я не… — Он умолк. Старческое его
лицо оживилось, и он продолжал словоохотливо, без тени запальчивости, смущения или
злости. — Досадно только, что я думал все это время, будто деньги на похороны в целости.
Как только до меня дошло, что с Дэнни стряслась беда, я сразу же двинул в Нью-Йорк…

II

— А кто таков этот самый Дэнни? — спросил молодой.
— Разве я тебе не говорил? Он сын моей сестры. У нас не осталось ни роду, ни
племени, кроме сестры, Дэнни и меня. А ведь я с детства был хворый. Все думали, что я не
жилец на свете. До пятнадцати лет
я два раза чуть не помер, на меня родичи уж рукой махнули, но я их всех пережил. Всех
восьмерых к тому времени, когда сестра отдала богу душу три года назад. Поэтому я и
перебрался на жительство во Флориду. Думал, здешние зимы меня доконают. Но после
смерти сестры я три зимы перебедовал тут, и хоть бы что. Правда, иной раз думается,
человек может перенести чего угодно, ежели он воображает, будто этого ем> никак не
перенести. А твое какое мнение?
— Не знаю, — сказал молодой. — Так что же там за беда стряслась?
_ Что?
— Ну с этим Дэнни, что за беда?
— Это ты брось, я про Дэнни худого слова не скажу. Он неплохой малый, просто
сумасбродный, по молодости лет. Но не плохой, право слово.