Page 122 - Собрание рассказов

— Я так думаю, никогда заранее знать нельзя, сколько делов может натворить одна
женщина, — сказал старик. — А тем более вдова, и ежели у нее единственный сын. Я ведь и
сам не знал, что писать-то она все же умела. Наверно, выучилась, когда убирала по ночам
конторы. Но так или сяк, а мистер Пинкский показал и мне ту записку, рассказал, стало быть,
как она подтвердила, что подписала ее, и растолковал мне, в чем тут разница: ему пришлось
вычесть часть денег, чтоб не остаться в накладе на тот случай, если она вовсе откажется от
гроба и он станет подержанный, а многие люди беспременно хотят, чтоб гроб был
новехонький, нетронутый.
Ну, он опять прибил пластинку с сестриным именем и фамилией на тот первый, самый
дешевый гроб, который был заготовлен для нее поначалу, хоть там не было ни ручек, ни
савана. Я про это худого слова не сказал: ведь от двадцати шести долларов, что она
выплатила после того, как отдала деньги Дэнни, все одно проку быть не могло, и я уже
потратил ровно столько же на дорогу, когда приехал узнать насчет этих денег, но как-никак
гроб у сестры все же был…
Голос контролера теперь раздавался совсем рядом, размеренный, монотонный,
неотвратимый:
— Ваши билеты. Ваши билеты. Все, у кого нет билетов…
Молодой встал.
— Ну, мы еще свидимся, — сказал он.
Старик встал тоже. Скамьи за спиной контролера почти опустели.
— Пожалуй, теперь и впрямь самое время. — сказал старик.
Вслед за молодым он вышел под вокзальные своды. Там стоял аэроплан, неподвижный,
распластанный, как мертвый, похожий на огромн жука, хранимого в спирте. Рядом была
реклама, возвещавшая, что он перелетел через вершины гор и снежные просторы.
— Могли бы запустить его в Нью-Йорк, — сказал молодой. — Это куда ближе.
— Да, — сказал старик. — Только дороже встанет. Но я думаю, это по справедливости,
ведь скорость-то у него какая. Когда сестра померла, Дэнни прислал венок из живых цветов
авиапочтой. Выложил, небось, сотни две долларов. Я про венок говорю. Не знаю уж, сколько
стоит пересылка авиапочтой.
Оба поглядели на товарную платформу и через арку ворот на Седьмую авеню. Там
брезжил тусклый угасающий свет, который словно наполнял арку запахом снега и холода, а
потому некоторое время оба еще медлили, раскачивались, снедаемые неохотой и усталостью.
— Так что они, стало быть, ушли домой, — сказал старик. — Мисс Зайлич сказала, что
сестру уже била дрожь, и пришлось ее сразу уложить в постель. А ночью у сестры жар
начался, и миссис Зайлич позвала доктора, доктор осмотрел сестру и присоветовал миссис
Зайлич послать телеграмму, ежели, конечно, есть кому посылать. Когда я приехал, сестра
меня даже не признала. Там уже был священник, и мы не узнали, соображает она
чего-нибудь или нет, даже когда ей прочитали письмо от Дэнни, которое мы состряпали в
тюрьме, что у него, мол, все хорошо. Письмо это ей священник прочитал, но мы не знали,
слышит она или нет. В ту ночь она и померла.
— Вот как? — сказал молодой, поглядев на платформу. И пошел к выходу. — Ну, я
теперь на Центральный двину.
Старик пошел следом за ним все с той же неисчерпаемой живостью.
— И впрямь ничего лучше не придумаешь. Там мы скоротаем время. — Он посмотрел
на часы; потом сказал с приятным удивлением: — Полчаса уже. Да еще полчаса пройдет,
покуда доберемся. А он, ежели нам повезет, туда заявится только часа через два. Или, может,
даже через три. Будет уже пять. И до рассвета каких-нибудь часа два останется.

ПИСАТЕЛЬ У СЕБЯ ДОМА

Роджер Хоуэс, полнеющий добряк неприметной наружности лет сорока от роду, в