Page 122 - Собрание рассказов
P. 122

— Я  так  думаю,  никогда  заранее  знать  нельзя,  сколько  делов  может  натворить  одна
               женщина, — сказал старик. — А тем более вдова, и ежели у нее единственный сын. Я ведь и
               сам не знал, что писать-то она все же умела. Наверно, выучилась, когда убирала по ночам
               конторы. Но так или сяк, а мистер Пинкский показал и мне ту записку, рассказал, стало быть,
               как она подтвердила, что подписала ее, и растолковал мне, в чем тут разница: ему пришлось
               вычесть часть денег, чтоб не остаться в накладе на тот случай, если она вовсе откажется от
               гроба  и  он  станет  подержанный,  а  многие  люди  беспременно  хотят,  чтоб  гроб  был
               новехонький, нетронутый.
                     Ну, он опять прибил пластинку с сестриным именем и фамилией на тот первый, самый
               дешевый гроб,  который  был заготовлен  для  нее  поначалу,  хоть  там  не  было  ни  ручек,  ни
               савана.  Я  про  это  худого  слова  не  сказал:  ведь  от  двадцати  шести  долларов,  что  она
               выплатила  после  того,  как  отдала  деньги  Дэнни,  все  одно  проку  быть  не  могло,  и  я  уже
               потратил ровно столько же на дорогу, когда приехал узнать насчет этих денег, но как-никак
               гроб у сестры все же был…
                     Голос  контролера  теперь  раздавался  совсем  рядом,  размеренный,  монотонный,
               неотвратимый:
                     — Ваши билеты. Ваши билеты. Все, у кого нет билетов…
                     Молодой встал.
                     — Ну, мы еще свидимся, — сказал он.
                     Старик встал тоже. Скамьи за спиной контролера почти опустели.
                     — Пожалуй, теперь и впрямь самое время. — сказал старик.
                     Вслед за молодым он вышел под вокзальные своды. Там стоял аэроплан, неподвижный,
               распластанный,  как  мертвый,  похожий  на  огромн  жука,  хранимого  в  спирте.  Рядом  была
               реклама, возвещавшая, что он перелетел через вершины гор и снежные просторы.
                     — Могли бы запустить его в Нью-Йорк, — сказал молодой. — Это куда ближе.
                     — Да, — сказал старик. — Только дороже встанет. Но я думаю, это по справедливости,
               ведь скорость-то у него какая. Когда сестра померла, Дэнни прислал венок из живых цветов
               авиапочтой. Выложил, небось, сотни две долларов. Я про венок говорю. Не знаю уж, сколько
               стоит пересылка авиапочтой.
                     Оба  поглядели  на  товарную  платформу  и  через  арку  ворот  на  Седьмую  авеню.  Там
               брезжил тусклый угасающий свет, который словно наполнял арку запахом снега и холода, а
               потому некоторое время оба еще медлили, раскачивались, снедаемые неохотой и усталостью.
                     — Так что они, стало быть, ушли домой, — сказал старик. — Мисс Зайлич сказала, что
               сестру  уже  била  дрожь,  и  пришлось  ее  сразу  уложить  в  постель.  А  ночью  у  сестры  жар
               начался, и миссис Зайлич позвала доктора, доктор осмотрел сестру и присоветовал миссис
               Зайлич  послать  телеграмму,  ежели,  конечно, есть  кому  посылать.  Когда  я  приехал,  сестра
               меня  даже  не  признала.  Там  уже  был  священник,  и  мы  не  узнали,  соображает  она
               чего-нибудь или нет, даже когда ей прочитали письмо от Дэнни, которое мы состряпали в
               тюрьме, что у него, мол, все хорошо. Письмо это ей священник прочитал, но мы не знали,
               слышит она или нет. В ту ночь она и померла.
                     — Вот  как? —  сказал  молодой, поглядев на  платформу.  И  пошел  к  выходу. —  Ну,  я
               теперь на Центральный двину.
                     Старик пошел следом за ним все с той же неисчерпаемой живостью.
                     — И впрямь ничего лучше не придумаешь. Там мы скоротаем время. — Он посмотрел
               на часы; потом сказал с приятным удивлением:  — Полчаса уже. Да еще полчаса пройдет,
               покуда доберемся. А он, ежели нам повезет, туда заявится только часа через два. Или, может,
               даже через три. Будет уже пять. И до рассвета каких-нибудь часа два останется.


                                               ПИСАТЕЛЬ У СЕБЯ ДОМА

                     Роджер  Хоуэс,  полнеющий  добряк  неприметной  наружности  лет  сорока  от  роду,  в
   117   118   119   120   121   122   123   124   125   126   127