Page 135 - Собрание рассказов

— Ой, — вскрикнула она. — Мне больно.
— Знаю. Так что со мной неинтересно?
Подошла другая пара, и он отпустил Эми. Часом позже он вытащил ее, визжавшую и
отбивавшуюся, из темной машины, проволок через опустевший на время перерыва
танцевальный зал, где вдоль стен сидели одни дамы-провожатые, как зрительницы в театре,
и, дотащив до стула, перекинул через колено и отшлепал. К утру они были уже в двадцати
милях оттуда, в соседнем городке, и там поженились.
В то утро Эми назвала миссис Бойд «мама» в первый и в последний раз (если не
считать еще того раза, когда это слово вырвалось у нее от удивления, быть может,
смешанного с торжеством). Впрочем, в тот же день миссис Бойд, как полагалось, сделала
Эми подарок — брошь: брошь была старая, грубой работы, но дорогая. Эми отнесла ее в
комнату, и он наблюдал, как она рассматривает ее — лицо было холодно и непроницаемо.
Потом она спрятала брошь в комод. Она подержала ее двумя пальцами над открытым
ящиком, затем разжала пальцы и вытерла их о бедро.
— Придется тебе иногда ее носить, — сказал Говард.
— О, я буду. Продемонстрирую, как я благодарна. Не беспокойся.
Вначале ему даже казалось, что ей нравится носить эту брошь. Потому что она стала
надевать ее очень часто. Потом он понял, что вовсе ей и не нравилось, а были здесь месть и
вызов: как-то она целую неделю закалывала этой брошью фартук. И она всегда надевала ее,
когда миссис Бойд могла ее увидеть, всегда, когда они с Говардом собирались уходить и
заглядывали к матери, чтобы пожелать ей доброй ночи.
Они жили наверху, и там же, год спустя, родился их ребенок. Они принесли его вниз,
показать миссис Бойд. Та повернула голову, коротко взглянула на младенца.
— А, — протянула она. — Насколько мне помнится, я ни разу не видела отца Эми.
Впрочем, я не так уж много путешествовала поездом.
— Ах, она старая… старая… — рыдала Эми, прижимаясь к Говарду. — Почему она
меня так ненавидит? Что я ей сделала? Давай уедем отсюда. Ты ведь можешь работать.
— Нет. Она не вечно будет жить.
— Вечно. До скончания века, лишь бы мне жизнь отравлять.
— Нет, — сказал Говард.
Через год ребенок умер. И снова Эми пыталась заставить Говарда уехать.
— Все равно куда. Мне безразлично, как мы будем жить.
— Нет. Я не могу ее бросить, прикованную к постели, беспомощную. А тебе надо снова
бывать на людях. Танцевать. Тогда будет не так тяжело.
— Хорошо, — сказала она уже спокойнее. — Придется. Иначе я не выдержу.
Он говорил «ты», она — «я». Никто из них не говорил «мы». И вот вечерами по
субботам Эми, нарядившись, надевала шубку, а Говард накидывал пальто иногда прямо на
рубашку, закутывал шею шарфом, и они, спустившись вниз, останавливались перед дверью
миссис Бойд, прощались с ней, и Говард сажал Эми в машину и смотрел, как она уезжает. А
потом возвращался в дом, сняв туфли, прокрадывался наверх, глядя на светящиеся над
дверью стекла, — как бывало до женитьбы. Перед самой полночью, снова надев пальто и
шарф, он крался вниз по лестнице, снова проходил мимо светящейся двери и ждал на
крыльце, когда подъедет Эми. Они входили в дом и заглядывали в комнату миссис Бойд,
чтобы пожелать ей спокойной ночи.
Однажды Эми вернулась заполночь. Целый час он прождал на крыльце в пальто,
накинутом на пижаму, и в легких туфлях. Стоял ноябрь. Дверь миссис Бойд была темна, и
они прошли мимо.
— Какие-то шалопаи перевели стрелки на час назад, — сказала Эми. Не глядя на него,
она стянула платье и бросила брошь рядом с другими украшениями на туалетный столик. —
Я думала, что у тебя хватит ума не дожидаться меня на холоде.
— Другой раз, как переведут стрелки, не стану.
Она вдруг остановилась, застыла, глядя на него через плечо.