Page 133 - Собрание рассказов

— Да-с, — говорит Роджер. — Бог то и дело щелкает меня по носу. Одно меня утешает.
Детишки Крейнов покрупнее наших, и даже мисс Крейн не напялит моего белья. Так что
хоть здесь все в порядке.
Точно. Здесь все в порядке. Ведь скоро наступит Рождество, а затем весна; а там и лето,
долгое лето, долгие дни.

БРОШЬ

I

Его разбудил телефон. Просыпаясь, он уже торопился, тыкался в темноте, нащупывая
халат и туфли, потому что знал и во сне, что кровать рядом с ним все еще пуста, а телефон
внизу — как раз напротив двери, за которой, прикованная последние пять лет к постели,
сидит в подушках его мать; проснувшись, он знал уже, что опоздает, и она услышит звонок,
как слышит все, что происходит в доме, в любое время дня и ночи.
Она была вдова, он — единственный ее ребенок. Когда он поехал учиться в колледж,
она поехала с ним и снимала дом в Шарлотсвилле, штат Виргиния, все четыре года, пока он
не кончил. Она была дочерью преуспевавшего торговца. Ее муж, коммивояжер, как-то летом
появился в их городке с двумя рекомендательными письмами; одно было к священнику,
другое — к ее отцу. Через три месяца дочь торговца и коммивояжер поженились. Его
фамилия была Бойд. Этот брюнет, умевший с особой галантностью и щегольством снимать
шляпу перед дамами, в тот же год отказался от должности, переехал в дом жены и проводил
дни, сидя перед гостиницей в компании юристов и плантаторов-хлопководов. На следующий
год родился ребенок. Еще через полгода Бойд скрылся. Он просто уехал, оставив жене
записку, в которой сообщал, что не может больше, лежа по вечерам в кровати, наблюдать,
как она наматывает на пустые катушки бечевку, оставшуюся от дневных покупок. Жена
никогда больше о нем не слышала, и все-таки она не разрешила своему отцу оформить
развод и переменить ребенку фамилию.
Потом торговец умер, оставил все свое имущество дочери и внуку; внук лет с семи или
восьми перестал носить костюмы в стиле маленького лорда Фаунтлероя, но и в двенадцать
даже по будним дням ходил в одежде, из-за которой больше смахивал на карлика, чем на
ребенка; вероятно, он не способен был подружиться с детьми, даже если бы мать ему
разрешила. В положенное время мать отыскала школу для мальчиков, где позволялось
носить пиджак и солидную мужскую шляпу; впрочем, к тому времени как они переехали на
четыре года в Шарлотсвилль, сын уже не был похож на карлика. Он напоминал теперь
персонажей Данте — более хрупкий, чем отец, но унаследовавший что-то от отцовской
мрачной красоты, он с видом молодого монаха или ангела с аллегорической картины
пятнадцатого века, отворачиваясь, торопливо проходил мимо девушек, даже когда был без
матери и шел не по улицам Шарлотсвилля, а по забытому богом селению на Миссисипи,
куда они вскоре вернулись. Потом с матерью случился удар, а немного спустя навещавшие
ее приятельницы принесли дурные вести; впрочем, мать и сама могла бы предугадать, что
именно с такой девицей он свяжется и именно такую возьмет себе в жены.
Ее звали Эми, она была дочерью проводника на железной дороге, погибшего во время
катастрофы. Теперь она жила с теткой, содержавшей пансион. Девушка была живая,
отчаянная, и ее дурная репутация основывалась больше на шальных выходках, на желании
вырваться из кастовых рамок маленького южного городка, чем на ее испорченности, — тут,
в конце концов, больше было дыма, чем огня; и все же, хотя Эми постоянно приглашали на
танцевальные вечера, имя ее было притчей во языцех, в особенности среди старух и девиц из
скудеющих старых домов, вроде того, в каком родился ее будущий муж.
За последнее время сын приучился бесшумно входить в дом, проскальзывать мимо
двери, за которой лежала его мать, и подниматься в темноте по лестнице в свою комнату. Но
однажды ночью это ему не удалось. Когда он вошел в дом, стекло над ее дверью, как всегда в