Page 136 - Собрание рассказов

— Серьезно? — спросила она.
Он не смотрел на нее; он слышал, чувствовал, как она подошла и встала рядом. Она
тронула его за плечо.
— Говард!
Он не пошевелился. Она прильнула к нему, кинулась к нему на колени.
— Что с нами такое? — Она плакала навзрыд, билась в отчаянии, повторяя: «Что с
нами? Что?»
Он сидел неподвижно, а когда они уже лежали в кроватях (у них теперь были две
кровати), он услышал, почувствовал, как она встает; она пересекла разделявшее их
пространство и кинулась к нему в отчаянном испуге — не женщина, ребенок в темноте, —
обхватив его и шепча:
— Ты должен верить мне, Говард! Верь мне! Верь! Ты должен!
— Хорошо, — сказал он. — Я верю. Хорошо.
И с тех пор, когда близилась полночь, он надевал пальто и шарф, прокрадывался вниз
по лестнице и мимо светящейся двери, с шумом открывал и закрывал входную дверь, потом
распахивал дверь в комнату матери — мать сидела в подушках, а на коленях у нее лежала
корешком вверх раскрытая книга.
— Уже вернулись? — произносила миссис Бойд.
— Да. Эми поднялась наверх. Тебе что-нибудь надо?
— Нет. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Потом он поднимался, ложился в постель и — иногда — засыпал. Но иногда перед
сном, а иногда и во сне он думал, говорил себе — то был спокойный обреченный пессимизм
бессильного разума. Ведь так не может длиться вечно. Однажды ночью она услышит, как
возвращается Эми. И я знаю, что она сделает. Но что сделаю я? Он думал, что он знает.
Вернее, только часть его сознания заверяла его, будто знает, что он сделает, но он
сомневался, и тут снова разум: не обойдется, беги, — сомневаясь, твердил в бессилии.
Потому что никто никогда сам не знает, что будет делать в такой-то ситуации, при
таком-то стечении обстоятельств: мудрецу со стороны, может, дано знать, предсказать
логически, но самому — никогда. На следующее утро он видел Эми на соседней кровати, и
тогда, при свете дня, голос разума замолкал. Но временами, даже при дневном свете мысль
возвращалась, и он, как бы издалека, отрешенно созерцал свою жизнь — это порочное целое,
то третье, что они вдвоем породили и утрата чего была бы теперь невосполнима, и он
говорил себе: Да. Я знаю, что она сделает, и знаю, что Эми попросит меня сделать, и знаю,
что я этого не сделаю. Но что же я сделаю? Однако вскоре он говорил себе, что ведь
пока еще ничего не произошло и в любом случае до субботы еще шесть долгих дней; и в
этом уже звучал не разум, тут просто было бессилие.

II

И вот, когда он проснулся от пронзительного звонка, то уже знал, что кровать рядом с
ним все еще пуста, и также знал — как бы быстро ни добрался он до телефона, все равно
будет поздно. Он не стал даже нашаривать туфли, босиком сбежал по ледяным ступеням,
увидел, как стекло над дверью матери осветилось; подбежав к телефону, он снял трубку.
— О, Говард. Ради бога простите — это Марта Росс. Простите, что беспокою, но я
знаю, что Эми будет из-за нее тревожиться. Скажите Эми, я нашла ее в машине, когда мы
вернулись домой.
— Понятно, — сказал он. — В машине.
— В нашей машине. После того как Эми потеряла ключи от зажигания и мы подвезли
ее домой до угла. Мы уговаривали ее зайти к нам, закусить, но Эми…
Тут голос исчез. Говард прижимал к уху холодную трубку и слышал на другом конце
провода тишину; в ней был испуг, будто там затаили дыхание, защищаясь инстинктивно,