Page 131 - Собрание рассказов

расклейщиком афиш, лицо обращено к окну Энн.
И вот вам опять, пожалуйста: лысый муж, сельский богатей — и парень-хват, поэт,
разрушитель домашнего очага. Причем оба джентльмены, личности творческие; один не
хочет, чтобы другой промок, а другого совесть не пускает разрушать очаг изнутри. Вот,
пожалуйста: зелененьким шелковым дамским зонтиком Роджер пытается прикрыть себя, а
заодно и поэта и тянет того за руку.
— Дурак чертов! Заходи же в дом!
— Нет.
Рука поэта чуточку поддается рывку Роджера, но сам он непоколебим.
— Хотите утопнуть? Да заходите же, о господи!
— Нет.
Роджер тянет поэта за руку, словно дергает руку мокрой тряпичной куклы. Потом
оборачивается к дому и начинает вопить:
— Энн! Энн!
— Это она послала сказать, чтобы я шел в дом? — говорит поэт.
— Я… Да. Да. Входите же. С ума вы, что ли, сошли?
— Ложь, — говорит поэт. — Оставьте меня в покое.
— Чего вы добиваетесь? — говорит Роджер. — Нельзя же так — здесь стоять.
— Нет, можно. А вы входите. Не то простудитесь.
Роджер бежит к дому, но сначала они пререкаются: Роджер хочет оставить поэту
зонтик, а поэт упирается. В общем, Роджер бежит обратно к дому. Там в дверях — Энн.
— Ну и дурак, — говорит Роджер. — Я никакими…
— Зайди! — кричит Энн. — Джон! Пожалуйста!
Но поэт шагнул из освещенного участка и скрылся.
— Джон! — кричит Энн.
Потом она стала смеяться, пристально глядя на Роджера и приглаживая волосы,
расправляя их пальцами.
— У него был такой дурацкий в-вид. У н-него был…
Потом она больше не смеялась, и Роджеру пришлось поддержать ее. Он отвел ее
наверх, уложил в постель и сидел рядом, пока она не перестала плакать. А потом вернулся к
себе в кабинет. Настольная лампа все еще стояла на подоконнике, и, когда он ее сдвинул с
места и свет упал на лужайку, он снова увидел Блера. Тот сидел на земле под дождем,
прислонясь спиной к стволу дерева, запрокинув лицо к окошку Энн. Роджер опять выскочил
из дому, но Блера уже не было в саду. Прикрываясь зонтиком, Роджер окликнул его
несколько раз, но ответа так и не дождался. Может, хотел еще разок попытать счастья —
навязать поэту зонтик. Пожалуй, он не так уж здорово разбирается в поэтах, как ему кажется.
А может, он думал о Попе (Поп Александр, выдающийся английский поэт). У Попа вполне
мог быть зонтик.
Больше они поэта не видели. Того самого поэта. Ведь дело было с полгода назад, а они
по-прежнему живут здесь. Но того самого поэта они больше не видели. Через три дня на имя
Энн приходит другое письмо, отправленное из деревни. Даже, собственно, не письмо, а
меню из кафе «Элита» или, может, «Палас». Оно и раньше было испещрено автографами
столующихся там мух, а теперь еще и поэт что-то написал на обороте. Энн оставила это на
столе у Роджера, и Роджер прочел.
Похоже, то была вершина. Таких высот Роджер, по его словам, ждал от него всю жизнь.
Во всяком случае, журналы, выходящие без иллюстраций, приняли это стихотворение да еще
передрались из-за него, а за интересом (или как это там называется) все забыли про гонорар,
которого поэт так и не получил. Но это-то как раз и неважно — ведь к тому времени Блер
отдал богу душу.
Жена Эймоса Крейна рассказала, что поэт отбыл. Неделей позже уехала и Энн.
Отправилась в Коннектикут провести остаток лета с отцом и матерью, у которых гостили
ребятишки. Последнее, что она слышала, покидая дом, был стук машинки.