Page 132 - Собрание рассказов
P. 132

Но  лишь  спустя  две  недели  после  отъезда  Энн  Роджер  написал  последнюю  строку,
               поставил точку. Сперва он хотел было и стихотворение туда вставить — то стихотворение на
               обороте меню, посвященное отнюдь не свободе, — но воздержался. Бедолагу-соблазнителя
               загрызла совесть — может, он так это называл, — а Роджер принял все стойко, как подобает
               маленькому  человечку,  и  послал  стихи  в  журналы,  чтоб  там  их  мусолили,  и  сколол
               исписанные листы и их тоже отправил. А о чем же он написал? Да о себе, и об Энн, и о
               поэте. Все дословно, минуя краткие промежутки, когда он выжидал, чтобы выяснить, о чем
               же  писать  дальше,  но,  конечно,  не  без  мелких  изменений,  так  как  живых  людей  не
               превратишь в хорошую рукопись, самая увлекательная рукопись — это сплетня, в ней ведь
               почти сплошь неправда.
                     В общем, запаковал он свои бумаги и отослал, а ему выслали деньги. Деньги пришлись
               как раз кстати: зима была на носу, а он еще не расплатился за лечение Блера в больнице и
               похороны. Вот тут-то он за все уплатил, а на остальные заказал для Энн меховое манто, для
               себя же и ребятишек теплое белье.
                     Блер  умер  в  сентябре.  Энн  с  ребятишками  еще  не  вернулись,  когда  Роджер получил
               телеграмму, запоздавшую дня на три-четыре, поскольку очередной выводок гостей еще не
               прибыл. И вот вам, пожалуйста:  сидит он за письменным столом в пустом доме, печатать
               больше нечего, а в руке — телеграмма.
                     — Шелли, — говорит он. — Вся его жизнь — не слишком удачное подражание Шелли.
               Вплоть до воды в таком изобилии.
                     При Энн он не упоминал о поэте, пока не прибыло заказанное манто.
                     — А ты позаботился, чтобы он…? — сказала Энн.
                     — Да. Палата у него была на славу, солнечная. И сиделка хорошая. Хотя врач поначалу
               не советовал нанимать ему индивидуальную сиделку. Коновал проклятый.
                     Порой,  как  подумаешь,  что  поэтов,  художников  и  им  подобных  заставляют  платить
               налоги, которые якобы свидетельствуют, что человек свободен, достиг совершеннолетия и
               способен  обеспечить  себя  в  условиях  ожесточенной  конкуренции, —  начинает  казаться,
               будто  деньги  у  таких  людей  изымаются  обманным  путем.  Так  ли,  иначе  ли,  но  вот  вам
               остальное, вот что было дальше.
                     Он  читает  ей  вслух  свою  книгу,  свою  повесть,  а  она  —  ни  словечка,  пока  он  не
               дочитывает до конца.
                     — Так вот ты что, значит, делал, — говорит она.
                     Он на нее тоже не глядит; он занят — подравнивает листы, разглаживает.
                     — Это твое меховое манто, — говорит он.
                     — Ах, да, — говорит она. — Мое меховое манто.
                     В  общем,  присылают  им  меховое  манто,  и  что  же  она  с  ним  делает?  Дарит  чужим
               людям. Да-да. Дарит миссис Крейн. Дарит, а та на кухне взбивает масло, волосы лезут ей в
               глаза, и она их отбрасывает кистью руки, смахивающей на баранью ножку.
                     — Да что вы, миссис Хоуэс, — говорит она. — Это не можно. Никак не можно.
                     — Вы непременно должны взять, — говорит Энн. — Мы… Мне оно досталось не по
               праву. Я его не заслуживаю. Вы сеете зерно и выращиваете хлеб, а я  — нет. Поэтому я не
               могу носить такое манто.
                     И они оставляют манто миссис Крейн, а сами идут домой, пешком идут. Но только,
               среди бела дня, на глазах у миссис Крейн, глядящей на них из окна, они останавливаются и
               стискивают друг друга в объятиях.
                     — У меня на душе полегчало, — говорит Энн.
                     — У меня тоже, — говорит Роджер. — Оттого что Блер не видел лицо миссис Крейн в
               ту минуту, когда ты дарила манто. Ни тебе свободы на лице, ни равенства.
                     Но Энн его не слушает.
                     — Лишь  бы  не  думать, —  говорит  она, —  что  он…  Одевать  меня  в  шкуры  убитых
               зверушек… Ты вставил его в книгу, но книги не докончил. Ты же не мог знать про манто,
               верно? На сей раз бог тебя щелкнул по носу, Роджер.
   127   128   129   130   131   132   133   134   135   136   137