Page 137 - Собрание рассказов

по-женски. В сущности, это была даже не пауза; почти сразу же голос продолжал, хотя
теперь он совсем изменился — стал ровным, вкрадчивым, сдержанным:
— Эми наверное уже в постели?
— Да, она уже в постели.
— О, простите, что я вас побеспокоила, подняла вас. Но я знала, что Эми о ней
тревожится, поскольку это подарок вашей матушки, фамильная вещь, но, конечно, если Эми
еще ее не хватилась, не говорите ей. — В трубке зажужжало. — Не говорите, что я звонила и
вообще… — В трубке зажужжало. — Алло, Говард.
— Да-да, — произнес он, — я сейчас не скажу ей. Вы позвоните ей завтра.
— Хорошо, позвоню. Простите, что побеспокоила. Надеюсь, я не разбудила вашу
матушку.
Он положил трубку. Ему было холодно. Сами собой поджимались на ледяном полу
пальцы ног, но он продолжал стоять и смотреть на закрытую дверь, за которой, опершись на
высокие подушки, сидела его мать, он видел ее восковое лицо, темные непроницаемые глаза
и волосы, которые, как говорила Эми, напоминали свалявшуюся вату, а рядом — часы,
стрелки которых мать собственноручно остановила на без десяти четыре в тот день пять лет
назад, едва обретя способность снова двигаться. Когда он открыл дверь, все было в точности,
как он себе представил, вплоть до положения стрелок.
— Ее нет в этом доме, — сказала миссис Бойд.
— Она в постели. Вы ведь знаете, когда мы пришли. Просто она забыла свое кольцо у
Марты Росс, и Марта позвонила.
Но мать, очевидно, и не слышала его.
— И ты клянешься мне, что она в эту минуту находится здесь, в доме.
— Да, конечно. Она спит, я же сказал вам.
— Тогда пошли ее сюда пожелать мне спокойной ночи.
— Это еще зачем. Я не стану ее будить.
Они поглядели друг на друга поверх спинки кровати.
— Значит, не пришлешь?
— Нет.
Они все еще не спускали друг с друга глаз. Потом он стал медленно поворачиваться: он
чувствовал, как она наблюдает за ним.
— Тогда скажи: она ведь брошь потеряла?
Он и тут не ответил. И только взглянул на нее, закрывая за собой дверь; они были на
удивление похожи — смертельные, непримиримые враги, люди одной крови, яростно
ненавидящие друг друга. Он вышел.
Вернувшись в спальню, он включил свет, отыскал туфли, подошел к камину, подбросил
угля в горячую золу, расшевелил пламя. Часы на камине показывали без двадцати час. Камин
разгорелся, и дрожь его стихла. Он вернулся в постель и выключил свет, огонь в камине
вспыхивал отблесками на мебели, флаконах и зеркалах туалетного столика и на маленьком
зеркале над его комодом, где стояли три серебряные рамки — две побольше, с фотографиями
его и Эми, и маленькая между ними, пустая. Он просто лежал. Совсем ни о чем не думая.
Только однажды спокойно подумал: Так вот оно. Теперъ-то, наверное, я узнаю, пойму, что я
собираюсь делать, — и ничего больше.
Казалось, пронзительный телефонный звонок по-прежнему упрямым эхом наполнял
дом. Потом он услышал тиканье часов на камине — звук был размеренный, холодный,
негромкий. Он включил свет и взял книгу — она лежала раскрытая, обложкой вверх на
столике у его подушки, — но оказалось, что тиканье часов не дает ему сосредоточиться на
чтении, и он встал и подошел к камину. Стрелки показывали теперь половину третьего. Он
остановил часы, повернул их циферблатом к стене, потом взял книгу и сел к камину, теперь
он мог сосредоточиться на словах, на смысле, — теперь, когда время его не тревожило.
Трудно сказать, когда он понял, что уже не читает, и вскинул голову. Не было слышно ни
звука, но он знал, что Эми дома. Он не мог бы сказать, откуда ему это известно. Просто он