Page 167 - Собрание рассказов

Револьвер исчез под серым плащом. Видаль подошел к стойлу, где стоял гнедой.
Цезарь сунулся мордой к хозяину, кося глазом ласково и дико. Видаль потрепал его левой
рукой по холке. Конь тихо заржал, обдавая душистым и теплым дыханием.

IV

Негр вошел в кухню через заднюю дверь, со двора. Он снял уже с себя клеенчатый
шалаш и надел взамен синюю фуражку, которая, подобно шинели, была ему непомерно
велика и опиралась только на макушку головы, так что на ходу околыш покачивался,
пошевеливался, как живой. Шинель и фуражка полностью скрывали негра; только меж
козырьком и воротом виднелось личико, похожее на высушенный военный трофей
даяков (разве что размером чуть побольше) и от холода словно бы бледно припорошенное
древесным пеплом. Старшая женщина была у плиты, где разогревалась свинина, шипя и
скворча; негр вошел — женщина не подняла глаз. Посреди кухни праздно стояла девушка.
Под ее неспешным, неулыбчивым, загадочным взглядом негр прошел своей
карикатурно-самоуверенной развальцей к плите, поставил торчмя чурбак и уселся на него.
— Если у вас тут все время такая погода, — сказал он, — то пускай себе янки берут эту
землю, я не возражаю.
Он распахнул шинель, и оказалось, что ноги его огромно и бесформенно завернуты во
что-то грязное и непонятное, вроде бы меховое, — и от этого смахивают на двух прилегших
на полу грязных зверят с небольшую собаку ростом. Шагнув поближе, девушка спокойно
подумала: Это мех. Взял и порезал шубу, чтоб ноги обмотать.
— Уж это так, — сказал негр. — Дай только мне домой добраться, а все остальное
пускай себе янки берут.
— А где вы с ним живете? — спросила девушка.
Негр взглянул на нее.
— В Миссисипи. На земле нашей. Слыхала, должно быть, про Катай-мезон?
— Катай-мезон?
— Так точно. Это дедушка его дал земле такое имя, потому что она с целый округ
охватом. С восхода по закат катай верхом на муле — и то от края до другого края не
доедешь. Потому и названа так.
Неторопливо растирая себе ляжки ладонями, он повернулся теперь лицом к плите.
Звучно понюхал воздух. С кожи лица уже сошел пепельный налет; сморщенное, оно густо
чернело, и губы слегка обвисали, как если бы мышцы рта, подобно полосе резины, от
долгого употребления растянулись — не жевательные мышцы, а речевые.
— Думается все ж таки, что дом наш уже невдали. По крайности, свининка эта пахнет в
точности как дома, как у людей.
— Катай-мезон, — проговорила девушка будто в забытьи, глядя на негра своим
серьзным, немигающим взором. Затем повернула голову, вперила взгляд в стену хибары; на
лице ее, совершенно спокойном, совершенно непроницаемом, было медлительное и глубокое
раздумье.
— Так точно, — сказал негр. — Даже янки и те слыхали про Катай-мезон и про
господина Фрэнсиса Видаля. Может, и вы видели, как он в карете проезжал, когда ездил в
Вашингтон, чтоб указать вашему президенту, что негоже так с племенем обращаться. Всю
дорогу ехал в той карете, и при нем два негра — править лошадьми и греть кирпичи ему под
ноги. А вождь вперед был послан со свежими лошадьми и фургоном, вез президенту две
медвежьих туши и шесть боков копченой оленины. Не иначе, прямо перед вашим домом
проезжали. Твой папашка или, скажем, дед видели наверняка.
Он говорил, говорил, монотонно, усыпительно, и от печного тепла лицо его уже
залоснилось, заиграло бликами слегка. Мать стояла, гнулась над плитой, а девушка —
неподвижная, статичная, босыми ступнями гладко и плотно касаясь грубых досок пола, а
большим, налитым, юным телом мягко, щедро, млечно влегая в мешковину платья, —