Page 170 - Собрание рассказов

население края допустило, чтобы северяне лишили ее привозного с Мартиники кофе и
сладкого печенья, выпекаемого для нее с утра по воскресеньям и вечером по средам. Он
убежден, что прежде бы весь край поднялся с оружием в руках. Но он ведь только негр,
представитель угнетенной расы, что отягощена ныне свободой. Он ведет ежедневный счет
моим проступкам, чтобы, когда доберемся домой, доложить матушке. Учился я во Франции,
но не слишком себя утруждая. Еще полмесяца назад был майором миссисипской пехоты,
входившей в состав корпуса, командовал которым Лонгстрит, а о нем слышать вам,
возможно, приходилось.
— Значит, были майором, — сказал Вэтч.
— Да. В этом обвинение мне может быть предъявлено.
— Я уже видал майора-мятежника, — сказал Вэтч. — Хотите, расскажу, как я его
видал.
— Расскажите.
— Он лежал у дерева. Нам пришлось остановиться и залечь, а он лежит у дерева и
просит пить. «Воды, брат, нет ли?» — говорит. «Есть, — говорю. — Сколько угодно».
Пришлось ползком, встать нельзя было. Подполз к нему, приподнял, упер головой об дерево,
чтобы лицом ко мне.
— А разве у вас не было штыка? — сказал Видаль. — Но я забыл, вам нельзя было
встать.
— Потом отполз обратно. На целых сотню ярдов, чтоб…
— На сотню ярдов?
— Чтоб с дистанции. Что за стрельба вплотную? Отполз, а треклятое ружье…
— Треклятое? — переспросил Видаль, сидя чуть боком, — рука на столе, лицо
усмешливое, сдержанно сардоническое.
— Выстрелил и промахнулся. Прислонил майора к дереву, оборотил лицом ко мне,
глаза открыты, смотрят на меня — и промазал. Попал в шею, и пришлось опять стрелять
из-за треклятого ружья.
— Вэтч, — сказал отец.
Руки Вэтча лежали на столе. Головой, лицом он походил на отца, но не было в нем
отцовской раздумчивости. Лицо Вэтча было яростно, недвижно, непредсказуемо.
— Из-за треклятого ружья. Пришлось стрелять второй раз, чтоб влепить ему в
переносье третий глаз. Головой прислонен к дереву, все три глаза открыты, будто смотрит на
меня троеглазо. Дал ему в подарок третий глаз, чтобы лучше видел. Но пришлось стрелять
два раза из-за дрянного ружья.
— Хватит, Вэтч, — сказал отец. Встал, уперев руками о стол свое костлявое тело. — Не
обращайте на Вэтча внимания. Война закончена.
— Я не обращаю, — сказал Видаль. Рука его, поднявшись к груди, исчезла в пене
брыжей; он не спускал с Вэтча зоркого, усмешливого, сардонического взгляда. — Слишком
много я таких перевидал, и слишком долго это длилось, и оравнодушел я.
— Виски пей, — сказал Вэтч.
— Вы так уж на этом настаиваете?
— Брось пистолет, — сказал Вэтч. — Пей виски.
Видаль снова положил руку на стол. Но, держа кувшин над стаканом, Вэтч все не
наливал. Глядел куда-то за спину Видалю. Видаль обернулся.
В комнате, в дверях кухни, стояла девушка, а чуть позади нее мать. Словно обращаясь
к полу под ногами, мать сказала:
— Ты не велел, и я не пускала ее. Не пускала. Но она сильная, как мужчина. Упрямая,
как мужчина.
— Ступай обратно, — сказал отец.
— Ты это мне? — сказала мать полу.
Отец произнес имя — Видаль не расслышал, какое; и не заметил даже, что не
расслышал.