Page 189 - Собрание рассказов

— Кого это вы из себя строите? Пинкертона?
— Да нет же. Я не хотел вас обидеть. Просто любопытно, сколько времени он
продержался на две с половиной тысячи долларов?
— А кто сказал, что у него было две с половиной тысячи? Это я так, к слову. У него и
двухсот пятидесяти сроду не было. А если было, видно, он их здорово припрятал — до сих
пор где-нибудь гниют. Прикатил сюда и сел нам, белым, на шею, а когда нам надоело,
пристроился около мексиканцев. Надо же дойти до такого — трястись над ворованными
деньгами и побираться у этих грязных максикашек! А ведь мог бы жить, как положено
белому человеку.
— Да, может, он и не крал никаких денег, — сказал я.
— Тогда чего же он здесь торчит?
— Вот я, например, тоже здесь.
— А если и вы сбежали, я ведь не знаю?
— То-то и оно, что не знаете, — сказал я.
— И знать не хочу. Не мое это дело. У каждого свои дела, и уж кто- кто, а я в них
совать нос не собираюсь. Но что знаю — то знаю: у человека, у белого человека, должна
быть черт знает какая причина, чтобы… Сейчас-то, может, у него никаких причин уже нет.
Только не пытайтесь мне доказать, будто белый просто так возьмет и прикатит сюда смерти
дожидаться.
— И вы полагаете, что кража — единственная причина?
Он взглянул на меня презрительно, почти брезгливо.
— Няньку с собой, случаем, не возите? Вам без нее нельзя, пока людей толком не
узнаете. Да каждый человек — и плевать, кто он такой и громко ли поет в церковном
хоре, — каждый потащит, если, конечно, уверен, что кража сойдет ему с рук. Пока вы этого
не поняли, валяйте-ка лучше домой, к мамаше под крылышко.
Через улицу я наблюдал за Миджлстоном. Он стоял возле стайки голопузых ребятишек,
которые возились в пыли под деревьями, — маленький, замызганный, в грязных мешковатых
штанах из тика.
— Как бы там ни было, — сказал я, — его это, видно, не волнует.
— Его-то? Да ему и в голову не придет, что можно о чем-то волноваться. Мозгов не
хватит.
Очень бедный и очень счастливый. Наконец настал и его черед разделить со мной хлеб
и кофе. Нет, не совсем так! Я сам пригласил его позавтракать, когда мне, наконец, удалось
отделаться от его горемычных соотечественников вроде первого собеседника — людей
изрядно потрепанных, вечно небритых, которых полным-полно было в кафе и барах, где
среди белозубых, смуглых, учтивых, задумчивых местных жителей они шумно толковали
про превосходство белой расы, про свои обиды и всяческие несправедливости. Мне даже
пришлось его уговаривать. Миджлстон явился в назначенный час, в тех же грязных брюках,
но рубашка на нем теперь была белая, непорванная, выглаженная, и он даже побрился.
Угощение он принял с достоинством, без угодливой суетливости. А когда поднял чашку, я
обратил внимание, что пальцы у него дрожат, — ему было даже трудно донести ее до рта.
Заметив мой взгляд, Миджлстон впервые поднял на меня глаза, и я увидел, какие они старые.
Как бы извиняясь за свою неловкость, он сказал:
— Два дня почти ничего не ел.
— Целых два дня?
— Климат тут жаркий. А в жару человеку много не надо. Лучше себя чувствуешь на
пустой желудок. Когда я сюда приехал, из-за еды мне первое время тяжелей всего
приходилось. Дома-то я, ох, как любил поесть.
— Понятно, — сказал я.
Как он ни отказывался, я попросил принести мясо. И он его съел, съел до последнего
кусочка.
— Подумать только, — сказал он, — уже двадцать пять лет так не завтракал. Когда