Page 194 - Собрание рассказов

— не знаю.
Налил я еще стаканчик, потягиваю, гляжу на насыпь, на скот гляжу, и вдруг чувствую,
точно пол из-под ног вышибло. Насыпь с забором крутануло, унесло. И тогда я это увидел. И
только увидел, как оно будто взорвалось у меня в голове. Знаете, что я увидел?
— Что же?
Он не сводил с меня глаз.
— Лицо! Висит прямо в воздухе над забором и смотрит на меня. Не человечье лицо,
потому что у него рога, но и не козлиное, хоть и с бородой; и глядит оно на меня, а рот
открыт, словно сейчас что-то скажет; тут в голове у меня и взорвалось.
— А дальше? Дальше-то что было?
— Вы, верно, слушаете меня, а сами думаете: «Увидел козла за забором». Знаю. Так
ведь я и не просил вас верить. Я уже двадцать пять лет не забочусь, верит кто или нет. Мне
наплевать. А это главное.
— Конечно, — сказал я. — Что же все-таки было дальше?
— Потом я очнулся на полу, все лицо — мокрое, а во рту и в горле жжет как огнем.
Какой-то человек как раз держит у моих губ бутылку (кроме проводников их там было еще
двое). Я, значит, пытаюсь сесть. «В этой бутылке виски», — говорю. «Да нет, приятель, что
вы, — говорит тот человек, — разве бы я дал виски такому, как вы? Только глянешь на вас и
сразу ясно — спиртного вы сроду в рот не брали. Верно?» Я подтвердил. «Конечно, не
брали. Да-а, — говорит он, — здоровяком вас не назовешь: один толчок на повороте, и вас
уже сшибло с ног. Головой вы, кстати, приложились крепко. А сейчас как, лучше? Ну-ка,
хлебните для бодрости еще глоточек». — «По-моему, тут виски», — я говорю…
— Это и в самом деле было виски?
— Не знаю. Забыл. Тогда, может, и знал, может разобрался, когда второй раз хлебнул.
Но это не важно. Оно и так уже начало действовать.
— Виски?
— Нет. Оно. Оно было посильнее, чем виски. Вроде это оно тянуло из горлышка, а не я.
Ведь тот человек поднял бутылку на свет, глянул и говорит: «Хлещете-то вы, будто это и
вправду не виски. Ну ничего, скоро вы почувствуете, что тут было».
Потом поезд остановился на станции, до которой у меня был билет, а там все зеленое
— и воздух зеленый, и горы. Повозка уже ждала; те двое помогли мне, значит, выйти из
вагона и подали папку, а я стою и говорю: «Давай трогай!» Так и говорю: «Трогай давай!», а
они оба уставились на меня — вот как вы сейчас.
— Так и уставились?
— Да. Не хотите, не верьте. Я только попросил их подождать, пока куплю дудку…
— Дудку?
— Там и лавка была. Лавка, станция и еще горы, и какая-то тусклая пыль, где стояла
повозка, и зеленый холод, а вот солнца не было. Потом мы…
— А как же дудка? — спросил я.
— Купил, в лавке купил… Она была жестяная, с дырочками. Я все не мог сообразить,
как же в нее свистят. И вот забрасываю я папку в повозку и говорю: «Давай трогай!» Так и
сказал. А один из них вытягивает ее обратно, отдает мне и спрашивает: «Эй, приятель, в ней
что, нет ничего ценного?» А я беру ее, снова забрасываю в повозку и говорю: «Трогай!»
Мы сидели все вместе на козлах, я — посередке. Едем и поём. Холодно было, а мы
едем вдоль реки, распеваем, а потом подъехали к мельнице и остановились. Пока один из
них ходил туда, я стал раздеваться…
— Раздеваться?
— Ну да, стал снимать выходной костюм. Снимаю и швыряю прямо в пыль.
— А не холодно было?
— Холодно. Еще как холодно. Я это почувствовал, когда разделся. Потом он вернулся с
кувшином, и мы выпили…
— А что в кувшине было?