Page 47 - Собрание рассказов

подскакивая на рытвинах, потом шум аэроплана ее заглушил, привел в неподвижность; мы
видели свисавшую лестницу, и на ней, под траурным брюхом аэроплана, человека с акульим
лицом. Нижний конец лестницы проволочился по крыше машины, от края до края, вместе с
хромым, висящим на этой лестнице, и голова красавчика в кепи высунулась из окна. А конец
поля все приближался, и аэроплан, двигаясь быстрее машины, ее обгонял. Но ничего не
произошло.
— Слышите? — закричал кто-то. — Они разговаривают!
Капитан Уоррен рассказал нам, о чем шел разговор; евреи кричали друг на друга; один,
с лицом акулы, вися на болтающейся лестнице, похожей отсюда на паутину, другой — из
окна машины. А ограда, край летного поля, становился все ближе.
— Давай! — кричал человек из машины.
— Сколько они заплатили?
— Прыгай!
— Если сотню не заплатили, не буду!
Аэроплан с ревом взмыл в высоту. Фигурка на тонкой, как паутина, лесенке
раскачивалась над нами. Пилот сделал над полем два круга, пока третий снова не вывел
машину на нужное место. И опять машина двинулась по полю; и опять аэроплан снизился с
диким воем циркулярной пилы, а потом, когда лестница с вцепившимся в нее человеком
повисла над машиной, этот вой перешел в сбивчивый треск, и мы снова услышали два
слабых голоса, орущих наперебой, и это было и смешно, и жутко; один голос звучал прямо
из воздуха. Кричал о чем-то, что с потом добывается из земли и нигде, кроме как на земле, не
нужно.
— Сколько, говоришь?
— Прыгай!
— Что? Сколько они дали?
— Нисколько! Прыгай!
— Нисколько? — возмущенно взревел человек на лестнице
И опять аэроплан неумолимо тащил лестницу мимо машины, приближаясь к концу
поля, к забору, к длинному сараю с прогнившей крышей. Вдруг рядом с нами появился
капитан Уоррен; он произнес слова, которых мы никогда от него не слышали.
— Он держит ручку коленями, — сказал капитан Уоррен. — Верховный владыка
человечества, сладостный, священный символ вечного покоя…
Мы совсем забыли о летчике, о том, кто сидел в аэроплане. Мы увидели аэроплан с
задранным носом и летчика, стоящего во весь рост на заднем сидении; он перегнулся через
борт и грозил кулаками человеку на лестнице. Нам было слышно, как он что-то заорал, когда
человека на лестнице снова протащило над машиной, а тот все кричал:
— Не прыгну! Не прыгну!
Он все еще кричал, когда аэроплан взмыл вверх. Мы видели это все уменьшающееся
пятнышко над длинной крышей сарая, на фоне неба.
— Не прыгну! Не прыгну! — кричало оно.
Раньше, когда эта точка отделилась от аэроплана и падение ее застопорила лестница,
мы понимали, что это — живой человек. Сейчас, когда эта точка оторвалась от лестницы и
стала падать, мы тоже знали, что это — живой человек, и знали, что теперь уже больше нет
лестницы, которая остановит падение. Мы видели, как он падает в холодном пустом
январском небе, пока здание сарая не поглотило его; даже и тогда его лягушечья поза
выражала возмущение и непреклонность. Где-то в толпе завизжала женщина, но визг ее
потонул в шуме аэроплана. Он взмыл вверх с душераздирающим ревом, и пустую лестницу
отшвырнуло назад. Звук мотора был похож на вопль, вопль облегчения и безнадежности.

IV

В ту субботу вечером капитан Уоррен рассказал нам все в парикмахерской.