Page 80 - Собрание рассказов

раздавался крик парохода. И тогда весь Народ — и мужчины, и женщины, и дети, и собаки, и
даже сестра Германа Корзины — потому что Иккемотуббе приводил лошадь, чтобы она
могла доехать, а оставался только Через-Ручей-Колода (но не в доме, даже если было
холодно, — потому что тетка Германа Корзины не пускала его в дом, где приходилось бы
все время через него перешагивать, — а на крыльце, на корточках, в одеяле, с горшком углей
под одеялом), — собравшись на пристани, наблюдал, как движется среди деревьев чердак и
труба, и слушал, как пыхтит труба и быстро шлепают по воде его ноги (если, конечно,
пароход не кричал). Потом становилась слышна скрипка Давида Хоггенбека, а потом
появлялся сам пароход и проходил последний кусок реки, как скаковая лошадь, распуская
хвост дыма и кидая ногами воду, как лошадь на скаку кидает грязь, и капитан Студенмейр,
который был хозяином парохода, жевал табак в одном окошке, а Давид Хоггенбек играл на
скрипке в другом, и между ними виднелась голова мальчишки-негра, который вертел колесо
и был почти вдвое меньше капитана Студенмейра и почти втрое меньше Давида Хоггенбека.
И весь день напролет продолжалась торговля, хотя Давид Хоггенбек в ней участвовал мало.
А всю ночь напролет продолжались танцы, и в них Давид Хоггенбек участвовал больше
всех. Потому что он был едва ли не больше любых двух парней вместе взятых, и хотя про
такого не скажешь, что он создан для танцев или для бега, двойной величины тело,
вмещавшее вдвое больше обычного водки, как будто и плясать могло вдвое дольше, пока
парни не выбывали один за одним, и Давид Хоггенбек не оставался в одиночестве. А потом
начинались скачки и еда, и хотя Давид Хоггенбек лошадей не держал и не ездил на них,
потому что никакая лошадь под ним не могла бежать быстро, он каждый год ел на деньги
против любых двух парней, которых выставлял народ, — и Давид Хоггенбек всегда
выигрывал. Потом вода спадала до отметки, которую он сделал на пристани, и пароходу
пора было отправляться, пока в реке хватало воды, чтобы ему ходить.
И вот пароход не ушел. Река начала мелеть, а Давид Хоггенбек все играл на скрипке у
Германа Корзины на крыльце, где сестра Германа Корзины смешивала что-то для готовки в
серебряном винном кувшине, а Иккемотуббе сидел спиной к столбу в своей красивой одежде
и в бобровой шапке, а Через-Ручей-Колода лежал на полу, держа в ладонях перед лицом
губную гармошку, хотя теперь не слышно было, дует он в нее или нет. Потом стало видно
отметку, которую Давид Хоггенбек сделал на пристани, а он все играл на скрипке у Германа
Корзины на крыльце, куда Иккемотуббе перенес из своего дома кресло-качалку, чтобы
сидеть, пока Давиду Хоггенбеку не придется показывать пароходу дорогу обратно в Начез. И
весь этот день Народ стоял на пристани и смотрел, как пароходные рабы кормят пароход
дровами, чтобы он мог ходить; а большую часть ночи — когда Давид Хоггенбек пил вдвое
больше и плясал вдвое дольше, чем даже сам Давид Хоггенбек, так что он пил вчетверо
больше и плясал вчетверо дольше самого Иккемотуббе, даже того Иккемотуббе, который,
наконец, посмотрел на сестру Германа Корзины или, по крайней мере, посмотрел на кого-то,
кто смотрел на нее, — те из Народа, что постарше, стояли на пристани и смотрели, как рабы
кормят пароход дровами — не для того, чтобы он ходил, а для того, чтобы он кричал, —
между тем как Капитан Студенмейр высовывался из чердака, привязав конец кричальной
веревки к дверной ручке. А на другой день капитан Студенмейр сам пришел на крыльцо и
ухватился за конец скрипки Давида Хоггенбека.
— Вы уволены, — он сказал.
— Ладно, — сказал Давид Хоггенбек.
Тогда Капитан Студенмейр ухватился за конец скрипки Давида Хоггенбека.
— Нам придется вернуться в Начез, там я достану денег, чтобы рассчитаться с вами, —
сказал он.
— Оставьте деньги в салуне, — сказал Давид Хоггенбек. — Я приведу судно в
следующую весну.
Потом настала ночь. Потом вышла тетка Германа Корзины и сказала, что если они
намерены оставаться здесь всю ночь, то пусть Давид Хоггенбек хотя бы перестанет играть на
скрипке и даст людям спать. Потом она вышла и велела сестре Германа Корзины идти в дом