Page 82 - Собрание рассказов

ночь ни тетка Германа Корзины, ни сам Герман Корзина, ни ружье покойного дяди Германа
Корзины, наконец, не могли убедить Давида Хоггенбека уйти с крыльца или хотя бы
прекратить игру на скрипке.
Так что на другое утро Иккемотуббе и Давид Хоггенбек сидели на корточках в
укромном уголке леса, а парни, кроме Сильвестрова Джона и Ночной Совы, опять
разыскивавших пони, стояли на страже.
— А можно было бы подраться за нее, — сказал Давид Хоггенбек.
— Можно было бы подраться, — сказал Иккемотуббе. — Только белые и Народ
дерутся по-разному. Мы деремся на ножах, чтобы ранить сильно и ранить быстро. И это
было бы хорошо, если бы я проиграл. Потому что я хотел бы сильной раны. Но если мне
удастся победить, я не хочу, чтобы ты был сильно ранен. Для настоящей победы мне нужно,
чтобы ты там был и видел. В день свадьбы я хочу, чтобы ты был — хотя бы где-нибудь — а
не лежал завернутый в одеяло на помосте в лесу, дожидаясь, когда уйдешь в землю. — И
отец рассказывал, как Иккемотуббе положил руку на плечо Давиду Хоггенбеку и улыбнулся
ему. — Если бы это меня устраивало, мы не сидели бы тут на корточках и не обсуждали, что
делать. Я думаю, тебе это понятно.
— Думаю, что да, — сказал Давид Хоггенбек.
И отец рассказывал, что тут Иккемотуббе снял руку с плеча Давида Хоггенбека.
— А водку мы уже пробовали, — сказал он.
— Водку мы пробовали, — сказал Давид Хоггенбек.
— Даже скаковой пони и генеральский сюртук не помогли мне, — сказал
Иккемотуббе. — Я приберегал их, как две лучших карты.
— Я бы не сказал, что сюртук совсем не помог, — заметил Давид Хоггенбек. — Ты в
нем прекрасно выглядел.
— Эх, — отозвался Иккемотуббе, — Мул — тоже. — И отец рассказывал, что
Иккемотуббе уже не улыбался, а, сидя на корточках рядом с Давидом Хоггенбеком,
прутиком чертил на земле закорючки. — Выходит, осталось только одно, — сказал он. — И
здесь я тоже побит, еще до начала.
В тот день они ничего не ели. А ночью, когда Через-Ручей-Колода остался лежать один
на крыльце у Германа Корзины, они, вместо того чтобы походить, а потом побегать
взад-вперед между домом Иккемотуббе и пароходом, сразу пустились бежать, как только
сошли с крыльца. И спать легли в лесу, где не было не только искушения поесть, но и
никакой возможности, и откуда они могли еще пробежаться как следует до Плантации — для
аппетита перед состязанием. Потом наступило утро, и они побежали туда, где их ждали
верхами мой отец и другие парни — чтобы сообщить Иккемотуббе, что они до сих пор не
нашли, где же эта самая тетка Германа Корзины прячет пони, и проводить их назад через
всю Плантацию к скаковому кругу, где около стола собрался Народ во главе с Иссетиббехой,
который сидел в качалке Иккемотуббе, принесенной с крыльца Германа Корзины, а позади
на скамейке — судьи. Сначала был перерыв, во время которого десятилетний мальчик
обежал скаковой круг, чтобы они пока отдышались. Затем Иккемотуббе и Давид Хоггенбек
заняли свои места у концов стола друг против друга, и Ночная Сова дал команду.
Сперва каждый съел столько тушеных птичьих потрохов, сколько другой мог захватить
из горшка обеими руками. Затем каждый получил столько яиц дикой индейки, сколько ему
было лет; Иккемотуббе — двадцать два, а Давид Хоггенбек — двадцать три, хотя
Иккемотуббе отказался от преимущества и пообещал, что тоже съест двадцать три. Тогда
Давид Хоггенбек стал доказывать, что ему полагается на одно больше, и он съест двадцать
четыре, — пока Иссетиббеха не велел им обоим замолчать и заниматься делом, — и Ночная
Сова пересчитал скорлупки. Потом были лапы, селезенка и язык медведя, хотя Иккемотуббе
немного постоял и поглядел на свою половину, когда Давид Хоггенбек уже ел. И на
половине, когда Давид Хоггенбек уже кончал, Иккемотуббе опять остановился и посмотрел
на еду. Но все было в порядке; на лице его была слабая улыбка, такая, какую у него
случалось видеть парням под конец трудного бега, когда он двигался не потому, что еще был