Page 9 - Собрание рассказов

хуже железки: не шелохнется, пока я не засну.
И вот как-то вечером (это когда он первый раз ничего мне не рассказал, а только все
ругался, что, мол, я дров мало нарубил) и говорит: «Пойду я».
— Куда? — спрашиваю.
— На войну на эту, — отвечает.
— Да ведь мы еще дров не навозили, — говорю.
— Какие там дрова, — говорит, — к черту дрова!
— Ладно, — говорю. — Когда выходим?
А он и не слушает. Лежит в темноте, как мертвый: «Я должен, — говорит. — Не
позволю я, чтобы они так разбойничали».
— Ну да, — говорю, — Дрова там, не дрова, а надо идти. — Тут он услышал.
Лежать-то он тихо лежал, да не так; не как раньше.
— Ты? — спрашивает. — На войну?
— Ты больших будешь бить, — отвечаю, — а я маленьких.
Но Пит сказал: «Нельзя тебе». Я сперва думал, что он просто так — бывало, он и
раньше меня брать не хотел: я увяжусь за ним, а он к этим, к талловским девкам —
женихаться. А Пит: «Не то, — говорит, — просто тебя в армию не возьмут, потому что ты
маленький», — и я понял: он верно говорит, серьезно — нет, не возьмут. Поначалу я ведь и
не верил, что он взаправду на войну на эту собирается, и вдруг вон как все обернулось: он-то
уже собрался, а мне с ним нельзя.
— Я буду воду возить и дрова рубить, — говорю, — ведь дрова и вода, они всем
нужны.
Ага, вижу, насторожился, слушает. А не как железка. Потом он повернулся, положил
руку мне на грудь, потому что теперь уж я притаился, застыл на спине вроде мертвяка, и
говорит:
— Тебе оставаться, парень, отцу в помощь.
— В какую такую помощь? Все равно уж хуже некуда, сам управится с этими
обсевками, пока мы японцам задаем, обойдется. А я с тобой. Ты должен — ну и я тоже
должен.
— Нет, — говорит, — И хватит трепаться. Хватит!
Тут уж мне стало ясно, что ничего не поделаешь. Потому что он бесповоротно сказал.
И я сдался.
— Что ж, выходит, никак нельзя, — говорю.
— Нет, — говорит Пит. — Нельзя. Ты слишком маленький, это во-первых, а
во-вторых…
— Ладно, говорю. — Только заткнись тогда, я спать буду.
Он замолчал и лег на спину. И я тоже лег на спину, и будто сплю, а он и правда заснул,
потому что раньше все думал, идти или не идти, и она ему покоя не давала, война, а теперь
решил и спит: успокоился.
Назавтра он сказал отцу с мамой. Мама что? — мама, как мама: заплакала.
— Не хочу, — говорит, — чтобы он на войну на эту шел, — а сама плачет. Могла бы,
так сама бы лучше пошла. Не хочу я спасать страну. Пускай эти японцы ее всю позавоюют и
живут здесь сколько влезет, пока они меня и мою семью и моих детей не трогают. У меня
брат Мэрш страну спасал, еще в ту войну ушел, и всего-то ему было девятнадцать, а наша
мать, думаете, понимала, — почему он должен? Иди, говорит, раз должен, вот и я говорю —
иди, а только вы с меня не спрашивайте, чтоб я понимала, почему должен.
Ну, отец не то. Мужчина все-таки. На войну? — говорит. — Вот уж не вижу смысла —
на войну. Да и не дорос ты еще, допризывник, и на страну пока, вроде бы, никто не нападал.
Наш президент в Вашингтоне, округ Колумбия, — он следит и объявит, когда надо будет. А
потом, я уже служил — в ту, ну вот мама сейчас говорила, войну: призвали и отправили
прямо в Техас, и держали там, считай, восемь месяцев, пока они не додрались. Думаю, и нас
с дядей Мэршем хватит, — его вон ранили в полях Франции, — отвоевались и за себя и за