Page 11 - Собрание рассказов

защиты Штатов в сорок втором, но он — нет: вел себя нормально. Он только сказал:
«Прощай, сын. Всегда помни, что мать сказала, и пиши ей, как будет время, почаще». Потом
он пожал Питу руку, а Пит посмотрел на меня, погладил по голове — так погладил, что чуть
шею мне не свернул, — и вскочил в автобус. Парень в автобусе хлопнул дверцей, автобус
заурчал, двинулся, взревел и с воем стал набирать скорость, и ехал все быстрее, и два задних
огонька убегали, сходились, не уменьшаясь, будто скорей хотели слиться в один. Но огоньки
так и не сошлись, и автобус уехал, а мне бы только дождаться ночи, когда никто не видит, да
разреветься, даром, что чуть не девять, и все такое.
И пошли мы с отцом домой. И дрова возили, и некогда было, и обошлось без рева,
потому что мы до вечера проработали. Потом взял я рогатку, — а хорошо бы было и нашу
коллекцию прихватить, птичьи яйца; сначала-то Пит мне отдал свою, а потом я и сам тоже
яички собирал, а Пит мне помогал и любил их разглядывать; бывало, мы вытащим наш ящик
и любуемся, хоть Питу почти что к двадцати подошло. Но ящик больно большой, чтоб его по
дорогам таскать, да и хлопотно; вот я и взял только яичко выпи, оно самое лучшее было,
уложил в спичечный коробок и спрятал его вместе с рогаткой в амбаре. Поужинали мы,
легли спать, и — ну хоть что хошь делай — не могу я тут, в этой комнате, в этой кровати, не
выдержу даже и одну ночь еще, ну никак. Дальше, слышу, отец похрапывает, спит, а мать
совсем не слышно — спит ли, нет; только, думаю, не спала она. Взял я ботинки, выкинул их
в окно, вылез сам — сколько раз глядел, как Пит вылезал, это когда ему семнадцать только
было, и отец дверь запрет: дескать, молод еще по ночам котовать, — и не пускает; тоже и я:
надел ботинки и айда к сараю — за рогаткой и яичком, а потом вышел на шоссе.
Холодно не было, только здорово темно, и шоссе это — ты идешь, а оно бежит, ты
идешь, а оно еще длинней, — вот, думаю, прихватит меня солнце, разгорится, а я еще и до
Джефферсона не дошел, двадцать-то две мили. Ан нет, не прихватило. Рассвет чуть-чуть
зачинался, как я в гору взошел, а тут и город. Кругом в домах завтрак готовят — и не
хочешь, а чуешь, — эх, думаю, хоть сухарей бы взял на дорогу, да поздно. Пит говорил,
Мемфис за Джефферсоном стоит, а тут оказалось восемьдесят миль.
Ну, стою я на площади; пусто; светает, и фонари еще горят, и мне восемьдесят миль до
Мемфиса осталось, а я всю ночь двадцать шел, и приду я в Мемфис таким ходом как раз,
когда Пит в Пирл-Харбор отчалит, и на меня полицейский смотрит.
— Ты откуда идешь? — говорит.
А я ему: «Мне в Мемфис надо. Брат у меня там, в Мемфисе».
— У тебя, что ж, значит, нет никого здесь? — полицейский говорит. — А тогда зачем
ты тут болтаешься, если брат в Мемфисе?
А я ему опять: «Мне в Мемфис надо. Некогда мне время терять — трепаться, и идти
времени нет. Мне сегодня туда надо».
— Иди-ка сюда, — он говорит.
Мы по другой улице пошли. И увидели автобус, совсем такой, на каком Пит вчера
уехал, только фары потушены, и без народа, пустой; а еще там был вокзал, как на железной
дороге, и внутри загородка, и за загородкой кондуктор. Полицейский мне говорит: «Посиди
пока здесь», я сел на лавку, а он спрашивает кондуктора: «Можно мне от вас позвонить?» —
поговорил в телефон и потом просит кондуктора: «Присмотрите тут за ним, а я миссис
Хэбэршем приведу — как она соберется, так и придем». И ушел. Тогда я встал и говорю
кондуктору:
— Мне в Мемфис надо.
— Мало ли кому что надо, — кондуктор отвечает, — а ты лучше сиди, мистер Фут
сейчас вернется.
— Не знаю я мистер-футов никаких, — говорю, — а мне бы на этом автобусе до
Мемфиса добраться.
— Деньги есть? — спрашивает. — Это тебе в 72 цента обойдется.
Я вытащил яичко выпи. «Я вам вот что дам за билет, — говорю. — Вы такого в жизни
не видели, оно доллар стоит. А я за 72 цента отдам».