Page 90 - Собрание рассказов

— Может быть, вы сможете уговорить их носить штаны, ну хотя бы в Доме… — сказал
президент, обращаясь к министру.
Тот отшатнулся в испуге. Хохолок его взвился. Он был похож на возмущенного серого
какаду.
— Я, сэр? Вы хотите, чтобы я уговорил их?
— А почему бы и нет? Разве не ваше ведомство занимается ими? Ведь я только
президент. Черт побери, дело дошло до того, что жена боится выходить из спальни, а
пригласить к себе какую-нибудь даму и не мечтает. Что прикажете мне говорить, например,
французскому послу, жена которого не отваживается более ездить к нам, потому что все
коридоры и даже вход в Дом полны полуголых индейцев из племени чикасо, которые спят на
полу и гложут полусырые кости. А сам я вынужден бежать из-за собственного стола и
попрошайничать, в то время как официальному представителю правительства нечего больше
делать, кроме как…
— …доказывать каждое утро казначейству, — сказал министр, взвизгивая от ярости, —
что еще одному голландскому фермеру из Пенсильвании или Нью-Йорка надлежит
выплатить триста долларов золотом в возмещение ущерба, нанесенного его дому и скоту,
уверять государственный департамент, что это, мол, вовсе не нашествие чертей на столицу, и
объяснять военному министерству, что двенадцать новехоньких армейских палаток были
обработаны мясничьими ножами исключительно в целях, так сказать, лучшей вентиляции.
— Я, кстати, тоже обращал на это внимание, — спокойно заметил президент. — Только
забыл.
— Ах, скажите пожалуйста, ваше превосходительство изволили обратить внимание! —
в исступлении воскликнул министр. — Вы видели, а потом — забыли. Какая прелесть! А я
хоть и не видел, но забыть об этом не могу — не дают. И ваше превосходительство
удивляются, почему это я не хочу убедить их надеть штаны.
— Разве это так уж безнадежно? — с досадой спросил президент. — Ведь все
остальное они, кажется, носят с удовольствием. Впрочем, о вкусах, как говорится, не спорят.
Он снова принялся за еду. Министр смотрел на него, собираясь еще что-то сказать. Но
потом раздумал. Он глядел на рассеянного президента, и на лице его постепенно проступало
загадочно-лукавое выражение; его сердитый седой хохолок, забыв обиду, постепенно улегся
на место. Теперь, когда он заговорил снова, голос его звучал ровно и спокойно; трое
остальных украдкой с любопытством поглядывали на президента.
_ Конечно, — сказал министр, — о вкусах не спорят. Впрочем, когда человеку
преподносят наряд в знак почета и уважения, не говоря уже об этикете, причем преподносит
не кто-нибудь, а как бы вождь племени, то…
— Я и сам об этом думал, — признался президент. Потом он вдруг перестал жевать и,
резко вскинув голову, воскликнул: — Что?
Трое его более скромных подчиненных быстро отвели глаза, но министр продолжал
смотреть на президента одновременно учтиво и загадочно.
— Что вы хотите этим сказать, черт побери?
Впрочем, он знал, к чему клонит министр, так же, как и те трое. Через день или два
после неожиданного прибытия гостя и его свиты, когда немного улеглось первое потрясение,
президент приказал всем им выдать новую одежду. Расплачиваясь из собственного кармана,
он отдавал приказания купцам и шляпникам, как командовал бы, в случае войны,
оружейниками и литейщиками; впрочем, это дало ему возможность, по крайней мере, узнать,
сколько же человек пожаловало к нему в гости, во всяком случае, сколько среди них было
мужчин. Прошло сорок восемь часов, и ему удалось придать этой серьезной, но на удивление
разноперой компании вид некоторого приличия. Вслед за этим на утро третьего дня главный
гость — наполовину индеец чикасо, наполовину француз, приземистый, круглый мужчина с
лицом гасконского бандита и ужимками изнеженного евнуха, с замусоленными кружевами
на груди и манжетах, который вот уже три недели отравлял ему дневное и ночное
существование своими вежливыми преследованиями, нанес официальный визит, когда