Page 96 - Собрание рассказов

колыбелью великого будущего, возобладавшего над несправедливостью истории и людским
тщеславием, стояли президент и министр, а чуть ниже, в окружении живых творцов этой
судьбы и под зоркими взглядами величественных призраков тех, кто издревле мечтали о ней,
стояли дядюшка и племянник, за которыми безмолвно (если не считать все того же мерного
шуршания шерсти о кожу), темнела толпа их сородичей, друзей и знакомых. Президент
наклонился к министру.
— Пушка у них готова? — шепотом спросил он. — Вы уверены, что они заметят от
двери, как я махну рукой? А что, если эти чертовы орудия взорвутся: из них последний раз
стрелял Вашингтон в Корнуоллиса (английский главнокомандующий в воне за
независимость). Тогда ведь все шишки посыплются на меня, не так ли?
— Так, — шепнул министр.
— Да поможет нам бог. Давайте книгу.
Министр передал ему книгу, которую успел захватить по дороге из кабинета, — сонеты
Петрарки по-латыни.
— Надеюсь, что я не настолько забыл латынь, чтобы это сошло за английский или
чикасо, — сказал президент. — Он открыл книгу, и снова президент, повелитель народов,
герой битв — дипломатических, законодательных и военных — выпрямился и посмотрел на
смуглые, неподвижные, сосредоточенные, ожидающие лица; когда он заговорил, то это был
голос человека, который заставляет других людей слушать и повиноваться.
— Фрэнсис Уэддел, вождь народа чикасо, и вы, племянник Фрэнсиса Уэддела,
будущий вождь, слушайте мои слова.
Затем он начал читать. Его голос, сильный и звучный, разносился над смуглыми
лицами, рассыпаясь на торжественные слоги, под величественными сводами зала. Он прочел
десять сонетов. Затем, подняв руку, он резюмировал; его голос замер в торжественной
тишине, и он опустил руку. Через какое-то мгновение снаружи раздался нестройный
артиллерийский залп. Теперь впервые в темной толпе стало заметно какое-то движение: это
был шепот, восторженное удивление. Президент снова заговорил:
— Племянник Фрэнсиса Уэддела, вы свободны. Возвращайтесь домой.
И тогда слово взял дядюшка; опять из кружевной пены показался его укоряющий
перст.
— Пустоголовый мальчишка, — сказал он. — Подумай только, сколько времени ты
отнял у этих занятых людей. — Он внезапно повернулся к министру, и снова голос его
зазвучал ровно, приветливо и почти весело. — А теперь давайте поговорим об этом
проклятом броде.

Разомлев под лучами мягкого осеннего солнца, президент сказал:
— Ну вот и все.
Когда секретарь удалился, взгляд президента упал на конверт, лежащий на столе. Он
разрезал его, и солнце осветило его руки и развернутую страницу, наполнив комнату
закатным великолепием уходящего года, предвещающим конец полевых работ и ровные
столбики дыма — знак достатка и спокойствия — над мирными крышами по всей стране.
Вдруг с президентом что-то случилось. Не выпуская из рук письма, в каком-то
внезапном потрясении он вскочил: спокойные слова дружеского послания ружейными
залпами грохотали в его голове.
«Дорогой друг и господин:
Это действительно забавно. Мой вспыльчивый племянник — такой характер достался
ему, наверное, от отца, потому что на меня это совсем ке похоже, — опять принес огорчение
нам обоим. И все из-за того же проклятого брода. Еще один белый человек пришел к нам,
как мы думали, для того чтобы мирно охотиться, потому что леса и дичь дарованы нам
богом, и поэтому принадлежат всем. Но и в него вселилось желание сделать брод своей
собственностью, наверное, потому что и он наслушался рассказов своих соплеменников,
которые, по странному и беспокойному обычаю белых людей, считают, что одна сторона