Page 96 - Собрание рассказов
P. 96

колыбелью великого будущего, возобладавшего над несправедливостью истории и людским
               тщеславием,  стояли  президент  и  министр,  а  чуть  ниже,  в окружении  живых  творцов  этой
               судьбы и под зоркими взглядами величественных призраков тех, кто издревле мечтали о ней,
               стояли дядюшка и племянник, за которыми безмолвно (если не считать все того же мерного
               шуршания  шерсти  о  кожу),  темнела  толпа  их  сородичей,  друзей  и  знакомых.  Президент
               наклонился к министру.
                     — Пушка  у  них  готова? —  шепотом  спросил  он. —  Вы  уверены,  что они  заметят от
               двери, как я махну рукой? А что, если эти чертовы орудия взорвутся: из них последний раз
               стрелял  Вашингтон  в  Корнуоллиса  (английский  главнокомандующий  в  воне  за
               независимость).   Тогда ведь все шишки посыплются на меня, не так ли?
                     — Так, — шепнул министр.
                     — Да поможет нам бог. Давайте книгу.
                     Министр передал ему книгу, которую успел захватить по дороге из кабинета, — сонеты
               Петрарки по-латыни.
                     — Надеюсь,  что  я  не  настолько  забыл  латынь,  чтобы  это  сошло  за  английский  или
               чикасо, —  сказал  президент. —  Он открыл  книгу,  и  снова президент,  повелитель народов,
               герой битв — дипломатических, законодательных и военных — выпрямился и посмотрел на
               смуглые, неподвижные, сосредоточенные, ожидающие лица; когда он заговорил, то это был
               голос человека, который заставляет других людей слушать и повиноваться.
                     — Фрэнсис  Уэддел,  вождь  народа  чикасо,  и  вы,  племянник  Фрэнсиса  Уэддела,
               будущий вождь, слушайте мои слова.
                     Затем  он  начал  читать.  Его  голос,  сильный  и  звучный,  разносился  над  смуглыми
               лицами, рассыпаясь на торжественные слоги, под величественными сводами зала. Он прочел
               десять  сонетов.  Затем,  подняв  руку,  он  резюмировал;  его  голос  замер  в  торжественной
               тишине,  и  он  опустил  руку.  Через  какое-то  мгновение  снаружи  раздался  нестройный
               артиллерийский залп. Теперь впервые в темной толпе стало заметно какое-то движение: это
               был шепот, восторженное удивление. Президент снова заговорил:
                     — Племянник Фрэнсиса Уэддела, вы свободны. Возвращайтесь домой.
                     И  тогда  слово  взял  дядюшка;  опять  из  кружевной  пены  показался  его  укоряющий
               перст.
                     — Пустоголовый  мальчишка, —  сказал  он. —  Подумай  только,  сколько  времени  ты
               отнял  у  этих  занятых  людей. —  Он  внезапно  повернулся  к  министру,  и  снова  голос  его
               зазвучал  ровно,  приветливо  и  почти  весело. —  А  теперь  давайте  поговорим  об  этом
               проклятом броде.

                     Разомлев под лучами мягкого осеннего солнца, президент сказал:
                     — Ну вот и все.
                     Когда секретарь удалился, взгляд президента упал на конверт, лежащий на столе. Он
               разрезал  его,  и  солнце  осветило  его  руки  и  развернутую  страницу,  наполнив  комнату
               закатным  великолепием  уходящего  года,  предвещающим  конец  полевых  работ  и  ровные
               столбики дыма — знак достатка и спокойствия — над мирными крышами по всей стране.
                     Вдруг  с  президентом  что-то  случилось.  Не  выпуская  из  рук  письма,  в  каком-то
               внезапном  потрясении  он  вскочил:  спокойные  слова  дружеского  послания  ружейными
               залпами грохотали в его голове.
                     «Дорогой друг и господин:
                     Это действительно забавно. Мой вспыльчивый племянник — такой характер достался
               ему, наверное, от отца, потому что на меня это совсем ке похоже, — опять принес огорчение
               нам обоим. И все из-за того же проклятого брода. Еще один белый человек пришел к нам,
               как  мы  думали,  для  того  чтобы  мирно  охотиться,  потому  что  леса  и  дичь  дарованы  нам
               богом,  и  поэтому  принадлежат  всем.  Но  и  в  него  вселилось  желание  сделать  брод  своей
               собственностью,  наверное,  потому  что  и  он  наслушался  рассказов  своих  соплеменников,
               которые,  по  странному  и  беспокойному  обычаю  белых  людей,  считают,  что одна  сторона
   91   92   93   94   95   96   97   98   99   100   101