Page 28 - Глазами клоуна

или заплатить. Я налил себе кофе, и мне бросилось в глаза, что на столе стоят три чашки. В
лавке стало тихо, и я отодвинул свою чашку. Мне хотелось, чтобы Мария была со мной.
Потом я помыл лицо и руки в тазу у плиты, пригладил волосы щеткой для ногтей, лежавшей
в мыльнице, поправил воротник рубашки, подтянул галстук и для верности еще раз бросил
взгляд на свои ногти — они были чистые. Я вдруг понял, что мне придется делать все это,
чего я раньше никогда не делал.
В ту минуту, когда вошел ее отец, я только что успел сесть, но тут же вскочил опять. И
он тоже был смущен, и он тоже не мог справиться со своим замешательством, но мне
показалось, что он не сердится, просто у него было очень серьезное лицо. Он протянул руку
к кофейнику, и я вздрогнул, не очень сильно, но заметно. Покачав головой, он налил себе
кофе и пододвинул мне кофейник, я сказал «спасибо», но он по-прежнему избегал моего
взгляда. Ночью, в комнате Марии, раздумывая обо всем случившемся, я чувствовал себя
вполне уверенно. Я с удовольствием закурил бы, но не решался взять его сигарету, хотя
пачка лежала на столе. В любое другое время я бы это, конечно, сделал. Деркум стоял,
склонившись над столом, и я видел его большую лысину и венчик седых растрепанных
волос, — он показался мне сейчас совсем стариком. Я тихо сказал:
— Господин Деркум, вы вправе...
Он стукнул рукой по столу, наконец посмотрел на меня поверх очков и сказал:
— Черт возьми, неужели это было так необходимо... и к тому же сразу посвящать во
все соседей?
Я обрадовался, что он не стал говорить, как разочаровался во мне, и еще о чести.
— Неужели это было так необходимо... Ты ведь знаешь, мы разбились в лепешку,
чтобы она могла сдать свои проклятые экзамены, и вот сейчас, — он сжал руку в кулак и
снова раскрыл ладонь, будто выпустил птицу на волю, сейчас мы опять у разбитого корыта.
— Где Мария? — спросил я.
— Уехала, — сказал он, — уехала в Кельн.
— Где она? — закричал я. — Где?
— Только не кричи, — сказал он. — Узнаешь в свое время. Полагаю, что теперь ты
начнешь говорить о любви, женитьбе и тому подобном... Излишний труд... ну, иди. Хотелось
бы мне знать, что из тебя получится. Иди.
Я боялся пройти мимо него.
— А адрес? — спросил я.
— Вот он, — Деркум протянул мне через стол клочок бумаги. Я сунул его в карман.
— Ну, что еще? — крикнул он. — Что еще? Чего ты, собственно, ждешь?
— Мне нужны деньги, — сказал я и обрадовался, потому что он вдруг засмеялся: то
был странный смех — злой и невеселый, при мне он так смеялся только раз, когда мы
заговорили о моем отце.
— Деньги, — сказал он, — ты, видно, шутишь, но все равно идем, — он потянул меня
за рукав пиджака в лавку, прошел за прилавок, рывком выдвинул ящик кассы и, захватив в
две пригоршни мелочь, швырнул мне; по газетам и тетрадям рассыпались пфенниги,
пятипфенниговые и десятипфенниговые монетки; секунду я колебался, а потом начал
медленно собирать их; меня подмывало разом сгрести всю эту мелочь, но я преодолел
искушение и стал складывать пфенниг к пфеннигу, а когда набиралась марка, опускал их в
карман. Деркум не сводил с меня глаз, кивнув, он вынул бумажник и протянул мне
пятимарковую бумажку. Оба мы покраснели.
— Извини меня, — сказал он тихо, — извини, боже мой... извини.
Он считал, что я оскорблен, но я его очень хорошо понимал.
— Дайте мне еще пачку сигарет, — сказал я. Он, не глядя, протянул руку назад к
полкам и дал мне две пачки. По лицу у него текли слезы. Я перегнулся через прилавок и
поцеловал его в щеку. Он — единственный мужчина, которого я за всю жизнь поцеловал.

8