Page 33 - Глазами клоуна

сказала, что я должен заявить об этом в письменном виде, иначе, мол, церковь не обвенчает
нас. Когда же я согласился на венчание, оказалось, что мы должны еще сочетаться браком у
светских властей... И тут я потерял терпение и предложил ей немного повременить, ведь
сейчас какой-нибудь годик не играет для нас существенной роли; Мария заплакала и сказала,
что я совершенно не понимаю, каково ей жить в этом состоянии, без всякой надежды на то,
что наши дети будут воспитаны как христиане. Это было скверно, оказывается, все эти пять
лет мы говорили с ней на разных языках. Я на самом деле не знал, что перед венчанием в
церкви надо обязательно зарегистрировать брак. Конечно, мне об этом следовало знать,
поскольку я был человеком совершеннолетним и «правомочным лицом мужского пола», но я
этого попросту не знал, так же как я до последнего времени не ведал, что белое вино подают
к столу охлажденным, а красное подогретым. Разумеется, я знал, что есть официальные
учреждения, где совершаются церемонии бракосочетаний и выдаются соответствующие
свидетельства, но я думал, что все это существует для неверующих или же для тех
верующих, которые, так сказать, хотят доставить маленькое удовольствие государству. Я
рассердился не на шутку, услыхав, что идти туда обязательно, если хочешь сочетаться
церковным браком, а когда Мария заговорила вдобавок о необходимости выдать письменное
обязательство воспитывать детей в католическом духе, между нами разгорелась ссора. Мне
это показалось вымогательством и не понравилось, что Мария так уж безоговорочно
соглашается с требованием выдавать обязательства в письменном виде. Кто мешает ей
крестить своих детей и воспитывать их в том духе, в каком она считает нужным?
В этот вечер ей нездоровилось, она была бледной и усталой наговорила со мной в
повышенных тонах, а когда я сказал ей потом, что, мол, хорошо, я на все согласен, согласен
даже подписать эту бумажонку, она разозлилась.
— Ты поступаешь так исключительно из лени, а не потому, что веришь в
необходимость высших принципов правопорядка.
И я признал, что действительно поступаю так из лени и еще потому, что хочу прожить
с ней всю жизнь и что готов даже вступить в лоно католической церкви, чтобы удержать ее.
Я впал в патетический тон, заявив, что слова «высшие принципы правопорядка» напоминают
мне камеру пыток. Но Мария восприняла как оскорбление мою готовность стать католиком
ради того, чтобы удержать ее. А я-то думал, что польстил ей, и даже грубо польстил. Она же
утверждала, будто дело вовсе не в ней и не во мне, а в «правопорядке».
Все это происходило вечером в ганноверской гостинице, в эдакой фешенебельной
гостинице, где тебе никогда не нальют чашку кофе доверху, а только на три четверти. В
дорогих гостиницах все такие аристократы, что полная чашка кофе кажется им плебейской, и
кельнеры гораздо лучше разбираются в господских правилах хорошего тона, чем
господа-постояльцы, которые там останавливаются. Когда я живу в подобных гостиницах, у
меня всегда такое чувство, будто я ненароком попал в особенно дорогой и в особенно
скучный интернат; вдобавок тогда я валился с ног от усталости три выступления подряд.
Утром — перед акционерами-сталелитейщиками, днем перед соискателями учительских
должностей, а вечером — в варьете, и в варьете меня проводили такими жидкими
аплодисментами, что в их всплеске мне уже почудился будущий провал. Я заказал себе в
номер пиво, и метрдотель этой дурацкой гостиницы ответил мне по телефону таким ледяным
голосом: «Хорошо, сударь», будто я заказал навозную жижу; в довершение всего они
принесли пиво в серебряном бокале. Я устал, мне хотелось выпить пива, поиграть немного в
рич-рач, принять ванну, почитать вечерние газеты и заснуть рядом с Марией, положив
правую руку к ней на грудь и придвинув лицо так близко к ее лицу, чтобы и во сне ощущать
запах ее волос. В ушах у меня все еще звучали жидкие аплодисменты. Было бы, пожалуй,
гуманней, если бы зрители просто опустили большой палец книзу. Это
пресыщенно-высокомерное презрение к моей особе показалось мне таким же безвкусным,
как пиво в идиотском серебряном бокале. Я был просто не в состоянии вести разговоры на
возвышенные темы.
— Речь идет о том самом, Ганс, — сказала Мария чуть потише; она даже не заметила,