Page 36 - Глазами клоуна

федеральных объединений католиков, а то из самой ХДС. Но его жену я люблю. Она была
еще гимназисткой, когда он в первый раз привел ее в их католический кружок; ее поза и то,
как она смотрела своими красивыми глазами на этих людей, болтавших на
богословско-социологические темы, ранили меня в самое сердце. Видно было, что она куда
охотней пошла бы на танцы или в кино. Зоммервильд, на квартире которого состоялось это
сборище, все время спрашивал меня:
— Вам, должно быть, очень жарко, Шнир?
Я отвечал, что мне не жарко, хотя пот градом катился у меня по лбу и щекам. В конце
концов, не выдержав этого переливания из пустого в порожнее, я вышел на зоммервильдский
балкон. Девушка сама была виновницей их словоизвержения: вдруг она, совершенно
5
невпопад — разговор шел о размерах и границах провинциализма — заявила, что у Бенна
есть очень «неплохие рассказики». Фредебейль, чьей невестой она числилась, покраснел как
рак, оттого что Кинкель бросил на него свой пресловутый выразительный взгляд, который
обозначал: «Неужто ты все еще не вправил ей мозги?» После чего сам начал вправлять
невесте Фредебейля мозги, используя в качестве хирургического инструмента весь
«абендлянд». Бедная девушка была стерта в порошок; я разозлился на этого труса
Фредебейля, который не вмешивался потому, что они с Кинкелем «единомышленники» —
принадлежат к одному идеологическому направлению. Я давно потерял надежду понять, что
это за направление: левое или правое; но как бы то ни было, у них есть свое направление, и
Кинкель чувствовал себя морально обязанным обратить невесту Фредебейля на путь
истинный. Зоммервильд также пальцем не пошевелил в ее защиту, хотя он представляет
совсем другое направление, опять-таки не знаю какое. Если предположить, что Кинкель и
Фредебейль — левые, то Зоммервильд — правый, а может, и наоборот. Мария тоже слегка
побледнела, но ей импонируют интеллектуалы от этого я так и не смог ее отучить; интеллект
Кинкеля импонировал также будущей госпоже Фредебейль: словесную обработку, которой
ее подвергли, она сопровождала вздохами, на мой взгляд почти неприличными. Поистине, на
бедняжку обрушился целый интеллектуальный смерч, в ход было пущено все от отцов
церкви до Брехта, и, когда я, отдышавшись немного, пришел с балкона, они впали в
состояние полной прострации и пили крюшон... и все это только потому, что бедная
простушка похвалила «неплохие рассказики» Бенна.
Сейчас у нее уже двое детей от Фредебейля, хотя ей еще нет двадцати двух;
телефонные звонки все еще раздавались в их квартире, и я представил себе, что в эту минуту
она возится с молочными бутылочками, детскими присыпками, пеленками и вазелином,
донельзя беспомощная и сконфуженная, и еще я подумал о ворохе грязного детского белья и
о груде жирной немытой посуды на кухне. Однажды, когда они доконали меня своими
разговорами, я вызвался помочь ей по хозяйству — подсушивать хлеб, делать бутерброды и
варить кофе; исполнять такую работу мне куда менее противно, чем участвовать в беседах
определенного свойства.
Мне ответил очень робкий голос:
— Да, слушаю, — и по голосу я понял, что на кухне, в ванной и в спальне все
находится в еще более безнадежном состоянии, чем обычно. Запаха я, впрочем, никакого не
ощутил, если не считать запаха сигареты, которую она, видимо, держала в руке.
— Говорит Шнир, — сказал я, ожидая услышать в ответ радостный возглас: «Неужели
вы в Бонне... вот это мило» или что-нибудь в этом роде, так она всегда встречает мой звонок,
но на этот раз она смущенно молчала, а потом тихо пискнула:
— Очень приятно.
Я не знал, что сказать. Раньше она всегда просила меня приехать к ним и показать
«что-нибудь новенькое». Теперь она молчала. Мне стало неловко, но не за себя, а главным

5 Готфрид Бенн (1886-1956) — известный немецкий писатель-декадент, некоторое время был близок к
нацистам.