Page 37 - Глазами клоуна

образом за нее, за себя было просто неприятно, а за нее — мучительно неловко.
— Что с письмами, — спросил я наконец с трудом, — что с письмами, которые я
посылал Марии на ваш адрес?
— Они лежат у нас, — сказала она, — пришли обратно нераспечатанными.
— По какому же адресу вы их отправляли?
— Не знаю, — сказала она, — это делал муж.
— Но ведь письма приходили обратно и на конвертах был адрес, по которому их
посылали.
— Это что — допрос?
— Да нет же, — сказал я мягко, — отнюдь нет, но по простоте душевной я полагал, что
имею право узнать, какова судьба моих собственных писем.
— Которые вы, не спросив нас, посылали к нам на квартиру.
— Милая госпожа Фредебейль, — сказал я, — проявите хоть каплю человечности.
Она засмеялась тихонько, но так, что я все же услышал, и ничего не сказала.
— Мне кажется, — продолжал я, — что в некоторых вопросах люди все же проявляют
человечность, хотя бы из идеологических соображений.
— Вы хотите сказать, что я отнеслась к вам бесчеловечно?
— Да, — согласился я.
Она засмеялась, опять очень тихо, но все же различимо.
— Меня страшно огорчает эта история, — произнесла она наконец, — но больше я вам
ничего не могу сказать. Дело в том, что вы нас очень сильно разочаровали.
— Как клоун? — спросил я.
— И это тоже, — ответила она, — но не только.
— Вашего мужа, видимо, нет дома?
— Да, — сказала она, — муж приедет только через несколько дней. Он совершает
предвыборную поездку по Эйфелю.
— Что? — вскричал я; это действительно была новость. — Неужели он выступает от
ХДС?
— Что тут странного, — сказала госпожа Фредебейль, и по ее голосу я понял, что она с
удовольствием повесила бы трубку.
— Ладно, — сказал я, — надеюсь, я могу попросить вас переправить эти письма мне.
— Куда?
— В Бонн... на мой боннский адрес.
— Вы в Бонне? — спросила она, и мне показалось, что она вот-вот воскликнет: «Какой
ужас!»
— До свидания, — сказал я, — и благодарю вас за вашу гуманность.
Жаль, что пришлось разговаривать с ней таким тоном, но мои силы иссякли. Я пошел
на кухню, вынул из холодильника коньяк и отпил большой глоток. Это не помогло, тогда я
отпил еще глоток, но и это не помогло. Меньше всего я ожидал, что меня отошьет госпожа
Фредебейль. Я думал, она разразится длинной проповедью на тему о браке и начнет упрекать
меня за отношение к Марии: иногда и она вела себя как упрямый ортодокс, но у нее это
получалось по-женски мило; однако, когда я приезжал в Бонн и звонил ей, она обычно в
шутку требовала, чтобы я снова помог ей на кухне и в детской. Должно быть, я в ней ошибся
или же она опять была беременна и плохо себя чувствовала. У меня не хватило духу
позвонить ей еще раз и постараться выведать, что с ней. Она была всегда так приветлива со
мною. Скорее всего Фредебейль оставил ей «точные инструкции», как меня отшить. Я часто
размышлял над тем, что жены в своей преданности мужьям доходят порой до полного
идиотизма. Госпожа Фредебейль была еще слишком молода, чтобы почувствовать, как
сильно уязвила меня ее подчеркнутая холодность; и уж во всяком случае она не способна
понять, что ее супруг просто-напросто приспособленец и болтун, который любой ценой
делает себе карьеру, и что он «устранит» даже свою родную бабушку, если она будет стоять
у него на дороге. Наверное, он сказал ей: «От Шнира надо отделаться», и она без колебаний