Page 38 - Глазами клоуна

отделалась от меня. Она подчинялась ему во всем; раньше, когда он считал, что я могу быть
ему как-то полезен, она была со мной мила, что соответствовало ее натуре, теперь ей
пришлось нагрубить мне, хотя это и претило ее натуре. Может быть, конечно, я был
несправедлив к ним обоим, и они поступали, как им велела совесть. Если Мария и в самом
деле вышла за Цюпфнера, то, помогая мне установить с ней связь, они бы совершили
греховный поступок... а то, что Цюпфнер являлся именно тем человеком в Федеральном
объединении, который мог пригодиться Фредебейлю, не обременяло их совесть. Ведь они
обязаны поступать правильно и праведно даже тогда, когда это им самим идет на пользу.
Сам Фредебейль поразил меня куда меньше, чем его жена. На его счет я никогда не питал
иллюзий, и даже тот факт, что он теперь агитировал за ХДС, не мог меня удивить.
Я опять поставил коньяк в холодильник, на этот раз окончательно.
Теперь я, пожалуй, начну звонить им всем подряд, чтобы уж покончить с этими
католическими деятелями. Почему-то я вдруг взбодрился и по дороге из кухни в комнату
даже перестал хромать.
Встроенный шкаф и дверь чулана в передней и те были цвета ржавчины.
На звонок к Кинкелю я возлагал меньше всего надежд... и все же набрал его номер.
Кинкель всегда изображал себя восторженным поклонником моего таланта, а каждый, кто
знаком с нашим ремеслом, понимает, что даже скромная похвала последнего рабочего сцены
наполняет грудь актера непомерным ликованием. Мне очень хотелось нарушить покой
доброго христианина Кинкеля, и еще у меня была задняя мысль: может быть, Кинкель
проболтается, и я узнаю, где теперь Мария. Он был главой их «кружка»; когда-то он изучал
богословие, но отказался от духовной карьеры из-за красивой женщины и стал юристом; у
него семеро детей, и он считается «одним из самых способных специалистов по социальным
вопросам». Возможно, он и является таковым, не мне об этом судить. Еще до моего
знакомства с Кинкелем Мария дала мне прочесть его брошюру «Путь к новому порядку»;
изучив сей опус, который мне, кстати, понравился, я решил, что автор его высокий блондин
несколько болезненного вида; потом меня познакомили с ним, и я увидел грузного
господина небольшого росточка с густой черной шевелюрой, просто-таки «пышущего
здоровьем», и я никак не мог поверить, что это и есть тот самый Кинкель. Может быть, я так
несправедлив к нему именно потому, что он выглядит совсем иначе, чем я его представлял.
Когда Мария восторгалась Кинкелем в присутствии отца, старый Деркум, бывало,
говорил» о «Кинкель-коктейле», уверяя, что состав его часто меняется: то это смесь Маркса с
Гвардини, то Блуа с Толстым. При первом же нашем визите к нему начались страшные
мучения. Пришли мы чересчур рано и услышали, как где-то в глубине квартиры ссорятся
кинкелевские дети из-за того, кто будет убирать после ужина со стола; они громко шипели, и
их унимали тоже шипением. Потом вышел улыбающийся Кинкель, дожевывая что-то на
ходу; сделав судорожную гримасу, он подавил раздражение, вызванное нашим чересчур
ранним приходом. После него появился Зоммервильд, он ничего не жевал, а только
посмеивался и потирал руки. Дети Кинкеля злобно визжали в глубине квартиры, и их визг
находился в вопиющем противоречии с улыбкой Кинкеля и — усмешкой Зоммервильда; мы
слышали сухой треск пощечин, затем двери плотно закрыли, но мне было ясно, что визг стал
громче прежнего. Я сидел рядом с Марией и от волнения курил сигарету за сигаретой,
совершенно выведенный из равновесия какофонией в глубине квартиры, а Зоммервильд
болтал с Марией, улыбаясь своей неизменной «всепрощающей и снисходительной улыбкой».
Мы приехали в Бонн в первый раз после своего побега. Мария побледнела от волнения, а
также от благоговения и гордости; я ее хорошо понимал. Для нее было очень важно
«примириться с церковью», и Зоммервильд был с ней так любезен, а на Кинкеля и
Зоммервильда она взирала с благоговением. Мария представила нас с Зоммервильдом друг
другу, и, когда мы снова сели, Зоммервильд сказал:
— Вы случайно не в родстве с теми Шнирами из концерна бурого угля?
Меня это разозлило. Он ведь прекрасно знал, с кем именно я в родстве. Каждому
ребенку в Бонне было известно, что Мария Деркум «перед самыми экзаменами сбежала с