Page 73 - Глазами клоуна

с того ни с сего он появляется в лиловых рубашках с черным шелковым бантом. Любой
дилетант сгорел бы со стыда. Дух критиканства не самое худшее в критиках, ужасно то, что
они так некритичны к самим себе и начисто лишены чувства юмора. Ну, конечно, это его
профессия... но если он думает, что после шести лет работы на сцене мне следует снова сесть
за парту... Какая чушь!
— Стало быть, тебе не нужны деньги? — спросил отец.
В его голосе я уловил нотку облегчения, и это заставило меня насторожиться.
— Напротив, — сказал я, — мне необходимы деньги.
— Что же ты намерен предпринять? Хочешь выступать вопреки всему?
— Вопреки чему? — спросил я.
— Ну, ты ведь знаешь, — сказал он смущенно, — что о тебе пишут.
— А что обо мне пишут? — спросил я. — Вот уже три месяца, как я выступаю только в
провинции.
— Мне подобрали все рецензии, — сказал он, — мы с Геннехольмом их
проштудировали.
— К дьяволу! — сказал я. — Сколько ты ему заплатил?
Отец покраснел.
— Оставь, — сказал он, — итак, что ты намерен предпринять?
— Репетировать, — сказал я, — работать полгода, год, сам не знаю сколько.
— Где?
— Здесь. Где же еще?
Ему стоило усилий не выдать своей тревоги.
— Я не буду вам в тягость и не стану вас компрометировать; даже на ваши
«журфиксы» не покажу носа, — сказал я.
Он покраснел. Несколько раз я являлся к ним на «журфиксы», как явился бы любой
посторонний, а не в семейном порядке, так сказать. Я пил коктейли, ел маслины, пил чай, а
перед уходом набивал себе карманы сигаретами столь демонстративно, что лакеи краснели и
отворачивались.
— Ах, — только и сказал отец. Он повернулся в кресле. Я видел, что ему хочется
встать и подойти к окну. Но он только потупил глаза и сказал:
— Предпочитаю, чтобы ты избрал более надежный путь, тот, который рекомендует
Геннехольм. Мне трудно субсидировать заведомо неверное предприятие. Но разве у тебя нет
сбережений? Ты ведь, по-моему, совсем неплохо зарабатывал все эти годы?
— У меня нет никаких сбережений, — сказал я, — весь мой капитал — одна марка,
одна-единственная. — Я вынул из кармана марку и показал отцу. Он и впрямь нагнулся и
начал ее рассматривать, словно какое-то диковинное насекомое.
— С трудом верится, — сказал он, — во всяком случае, не я воспитал тебя мотом.
Какую примерно сумму ты хотел бы иметь ежемесячно, на что ты рассчитываешь?
Сердце у меня забилось сильней. Я не предполагал, что он захочет мне помочь в такой
прямой форме. Я задумался. Мне надо не так уж мало и не так уж много — столько, чтобы
хватило на жизнь, но я не имел понятия, ни малейшего понятия, какая это сумма.
Электричество, телефон, что-то будет уходить на еду... От волнения меня прошиб пот.
— Прежде всего, — сказал я, — мне нужен толстый резиновый мат размером с эту
комнату, семь метров на пять, ты можешь раздобыть его на ваших рейнских шинных заводах
со скидкой.
— Хорошо, — он улыбнулся. — Даю тебе его безвозмездно. Семь метров на пять...
хотя Геннехольм считает, что тебе не следует размениваться на акробатику.
— А я и не собираюсь, папа, — ответил я. — Не считая резинового мата, мне нужна
тысяча марок в месяц.
— Тысяча марок! — отец встал, он по-настоящему испугался, губы его дрожали.
— Ну хорошо, — сказал я, — а что ты, собственно, предполагал? — Я не имел
представления, сколько у него денег в действительности. По тысяче марок ежемесячно —