Page 77 - Глазами клоуна

я понимал, что Мария сидит в пансионе и беспокоится за меня. А этот район и эта улица —
поблизости был химический завод — отнюдь не могла излечить человека от меланхолии. В
конце концов я зашел в булочную и попросил, продавщицу дать мне бесплатно булочку.
Несмотря на свою молодость, продавщица была безобразна. Я дождался минуты, когда из
булочной ушли все покупатели, быстро вошел туда и, не поздоровавшись, выпалил:
— Дайте мне бесплатно булочку!
Я боялся, что в булочную опять кто-нибудь войдет. Продавщица взглянула на меня, ее
тонкие сухие губы стали еще тоньше, но потом округлились, набухли; она молча положила в
пакет три булочки и кусок сдобного пирога и протянула мне. По-моему, я даже не
поблагодарил ее — схватил пакет и бросился к двери. Потом я уселся на пороге дома, где
жил Эдгар, съел булочки и пирог, то и дело нащупывая у себя в кармане чек на двадцать две
марки. Как странно! Почему именно двадцать две? Я долго размышлял, как вообще
появилось это число: может быть, это был остаток на чьем-нибудь банковском счете, а
может быть, дед хотел пошутить; скорее всего, это вышло по чистой случайности; но самое
поразительное заключалось в том, что «двадцать два» было написано на чеке дважды —
цифрами и прописью, не мог же дед два раза вывести это число машинально. Но почему он
его вывел — я так и не понял. Позже я сообразил, что ждал Эдгара в районе Кальк на улице
Энгельса всего полтора часа, но тогда они показались мне вечностью, пронизанной скорбью:
меня угнетали и темные фасады домов и дым, подымавшийся над химическим заводом.
Эдгар мне очень обрадовался. С сияющим лицом он похлопал меня по плечу и потащил к
себе в комнату, где на стене висел большой портрет Брехта, а под ним гитара и
собственноручно сколоченная полка, заставленная книгами в дешевых изданиях. Я слышал,
как он ругал у двери хозяйку за то, что та меня не пускала, а потом вошел в комнату с
бутылкой водки и, расплывшись в улыбке, рассказал мне, что он только что одержал в
комитете по театрам победу «над старыми скотами из ХДС», а потом потребовал, чтобы я
рассказал ему обо всем с того дня, как мы с ним виделись в последний раз. Мальчиками мы
постоянно играли вместе. Его отец служил в купальнях, а потом работал сторожем в
спортивном городке недалеко от нашего дома. Я попросил избавить меня от рассказов, в
кратких чертах обрисовал положение, в котором мы очутились, и сказал, что очень прощу
его дать мне деньги взамен чека.
Он вел себя удивительно благородно: все понял с первого слова, тут же сунул мне
тридцать марок и, как я ни умолял его, ни за что не хотел брать чек. Помнится, я чуть не
плакал, стараясь всучить ему этот чек. В конце концов он взял его, слегка обидевшись. Я
пригласил его к нам — пусть обязательно заглянет и посмотрит, как я работаю. Он довел
меня до трамвайной остановки возле почты, но тут я заметил на площади свободное такси,
помчался к нему, сел и, отъезжая, мельком увидел лицо Эдгара недоумевающее, обиженное,
бледное, широкое лицо. За это время я первый раз позволил себе взять такси: в тот вечер я
заслуживал его больше, чем кто-либо другой. Я был просто не в силах тащиться через весь
Кельн на трамвае и целый час ждать встречи с Марией. Счетчик показал почти восемь марок.
Я дал шоферу пятьдесят пфеннигов на чай и бегом вбежал по лестнице к себе. Мария
бросилась мне на шею, обливаясь слезами, и я тоже заплакал. Мы оба пережили столько
страхов, словно провели в разлуке целую вечность; наше отчаяние было так велико, что мы
не могли даже поцеловаться; мы только без конца шептали друг другу, что никогда, никогда,
никогда не разлучимся снова — «пока смерть нас не разлучит», шепотом добавила Мария.
Ну, а потом Мария «навела красоту» — так она это называла: подрумянилась, накрасила
губы, и мы отправились в первую попавшуюся забегаловку на Венлоерштрассе, съели по две
порции гуляша, купили бутылку красного вина и пошли домой.
Эдгар так у не смог до конца простить мне эту поездку на такси. Потом мы встречались
довольно часто, и, когда у Марии случился выкидыш, он даже выручил нас еще раз
деньгами. Он ни разу не упомянул о моей поездке на такси, но в его отношении к нам
осталась какая-то настороженность, которая так никогда и не прошла.
— О боже, — сказал отец громко, каким-то иным, незнакомым мне голосом. — Говори