Page 78 - Глазами клоуна

внятно и ясно и открой наконец глаза. Своими фокусами ты меня уже не проведешь.
Я открыл глаза и посмотрел на него. Было видно, что он сердится.
— Разве я что-нибудь говорил? — спросил я.
— Да, — сказал он, — ты все время что-то бормотал, но я ничего не мог понять, кроме
слов «вонючие миллионы».
— А больше ты вообще ничего не можешь понять и не должен понимать.
— И еще я разобрал слово «чек».
— Да, да, — сказал я, — а сейчас сядь и скажи, о, какой сумме ты думал, предлагая
мне... ежемесячную поддержку в течение года? — Я подошел к нему, осторожно взял за
плечи и усадил в кресло. Но он тут же поднялся, и теперь мы стояли очень близко друг от
друга.
— Я всесторонне обдумал этот вопрос, — сказал он тихо, — если ты не хочешь
принять мое условие и приступить к солидным контролируемым занятиям, если ты намерен
работать здесь... то, собственно говоря... я думаю, так сказать, двести марок в месяц будет
достаточно.
Я убежден, что он собирался сказать «двести пятьдесят» или «триста», но в последнюю
секунду произнес «двести». Видимо, мое лицо испугало его, и он заговорил опять так
поспешно, что это как-то не вязалось с его обликом денди.
— Геннехольм говорил, что аскетизм — основа всякой пантомимы.
Я все еще молчал. Я просто смотрел на него «пустыми глазами», как клейстовская
марионетка. Я даже не пришел в бешенство, я был настолько ошеломлен, что выражение
пустоты, которое я всегда с таким трудом придавал своим глазам, стало вдруг совершенно
естественным. Отец нервничал, на верхней губе у него выступили мелкие капельки пота. Я
не ощутил в первую секунду ни ярости, ни озлобления, ни ненависти, в моих пустых глазах
постепенно появлялось сочувствие.
— Милый папа, — сказал я тихо, — двести марок — вовсе не так уж мало, как тебе
кажется. Это довольно-таки значительная сумма, и я не намерен спорить, но знаешь ли ты по
крайней мере, что аскетизм — дорогое удовольствие, во всяком случае тот, который
рекомендует Геннехольм. А он рекомендует скорее строгую диету: много постного мяса и
свежих салатов... Правда, самая дешевая форма аскетизма — голод, но голодный клоун...
впрочем, и это все же лучше, чем пьяный клоун. — Я сделал шаг назад — мне было
неприятно стоять рядом с ним и наблюдать, как капли пота на его лице становятся все
крупнее.
— Послушай, — сказал я, — перестанем говорить о деньгах, поговорим лучше о
чем-нибудь другом, ведь мы джентльмены.
— Но я в самом деле хочу тебе помочь, — возразил он с отчаянием, охотно дам тебе
триста марок.
— Ни слова о деньгах, — сказал я, — лучше я расскажу тебе о самом поразительном
открытии, которое мы с Лео сделали в детстве.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он и посмотрел на меня так, словно ожидал
смертного приговора. Он, видимо, думал, что я заговорю о его любовнице, которой он
построил виллу в Годесберге.
— Спокойно! Спокойно! — сказал я. — Знаю, ты удивишься, но самое поразительное
открытие нашего детства заключалось в том, что дома у нас никогда не хватало жратвы.
При слове «жратва» он вздрогнул, сделал глотательное движение, хрипло засмеялся и
спросил:
— Ты хочешь сказать, что вы не ели досыта?
— Вот именно, — согласился я спокойно, — мы никогда не ели досыта, я имею в виду,
не ели у себя дома. До сих пор не понимаю, чем это объяснялось: вашей скупостью или
вашими принципами; мне было бы приятней, если бы это объяснялось скупостью... Как ты
думаешь, что ощущает, мальчишка после того, как он полдня гонял на велосипеде, наигрался
в футбол и наплавался в Рейне?