Page 76 - Глазами клоуна

своей гибели прекрасно. В церковь ходили одни старухи, не считая меня и Марии. И голос
читавшего мессу Генриха Белена, лишенный всякого пафоса голос, как нельзя лучше
подходил к этому темному безобразному храму божию. Однажды я даже помог ему, заменив
отсутствовавшего служку. Месса приближалась к концу, как вдруг я заметил, что Генрих
читает неуверенно, потерял ритм; тогда я быстро подскочил, взял молитвенник, лежавший
справа, подвинулся к середине алтаря, встал на колени и положил его налево. Я счел бы себя
невежей, если бы не помог Генриху выйти из затруднительного положения. Мария залилась
краской, а Генрих только улыбнулся. Мы с ним давние знакомые, в интернате он был
капитаном футбольной команды и учился на несколько классов старше меня. После мессы
мы обычно ждали Генриха перед ризницей; он приглашал нас позавтракать; в какой-нибудь
лавчонке он брал в долг яйца, ветчину, кофе и сигареты и радовался, как ребенок, если его
экономка заболевала».
Я вспомнил всех людей, помогавших нам, в то время как мои близкие сидели на своих
вонючих миллионах и, отрекшись от меня, упивались своей моральной чистотой.
Отец все еще ходил как маятник позади кресла и шевелил губами, что-то подсчитывая.
Я уже хотел было сказать ему, что отказываюсь от денег, но подумал, что в какой-то степени
имею право на его помощь, и потом с одной-единственной маркой в кармане нечего лезть в
герои, чтобы после раскаяться. Мне действительно нужны были деньги, нужны до зарезу, а
ведь он не дал мне ни пфеннига, с тех пор как я ушел из дому. Лео жертвовал нам все свои
карманные деньги, Анна ухитрялась посылать хлеб собственной выпечки, позже мы даже от
деда получали деньги, вернее, чеки на пятнадцать-двадцать марок; однажды он отправил нам
чек ровно на двадцать две марки — и по сей день я не понимаю, почему именно на такую
сумму. С этими чеками у нас каждый раз разыгрывался целый спектакль. У хозяйки
пансиона не было счета в банке, у Генриха — тоже, да и вообще он разбирался в чеках не
лучше, чем мы. В первый раз, когда пришел чек, он просто внес его в благотворительный
фонд своего прихода и попытался уяснить себе в сберегательной кассе назначение и
разновидности чековых операций, а после явился к священнику и попросил выдать
пятнадцать марок... Священник был вне себя от негодования. Он сказал Генриху, что не
может дать ему денег, поскольку обязан заприходовать цель выдачи, и к тому же
благотворительный фонд, — весьма щекотливое дело, его контролируют, и если он просто
напишет: «Дано в качестве одолжения капеллану Белену взамен чека на банк», то у него
будут величайшие неприятности, потому что, в конце концов, церковь — это не черная
биржа, где обмениваются чеки «сомнительного происхождения». Он имеет право
заприходовать чек только в качестве пожертвования на определенную цель, например, как
прямое вспомоществование господину Шниру от господина Шнира, и потом выдать мне
денежный эквивалент чека как пособие из благотворительного фонда. Так еще допустимо,
хотя не вполне правильно. Эта волынка тянулась в общей сложности дней десять, пока
наконец мы получили свои пятнадцать марок, ведь у Генриха была уйма других забот, не мог
же он целиком посвятить себя злополучному чеку. И в дальнейшем, каждый раз когда от
дедушки приходил чек, меня охватывала жуть. Это была какая-то чертовщина: деньги — и
все же не деньги, то есть совсем не то, в чем мы так нуждались, нам позарез нужны были
наличные деньги. Все кончилось тем, что Генрих завел себе счет в банке, чтобы выдавать
нам взамен чеков наличные, но он часто бывал в отъезде, дня по три, по четыре; однажды он
уехал в отпуск на три недели, и как раз в это время пришел чек на двадцать две марки; я
разыскал в Кельне своего единственного друга детства Эдгара Винекена, занимавшего
какой-то пост в СДПГ, кажется, он был референтом по вопросам культуры. Его адрес я
нашел в телефонной книге, но у меня не оказалось двадцатипфенниговой монетки на
автомат; я пошел пешком из Кельн-Эренфельда в Кельн-Кальк, не застал Эдгара и до восьми
вечера прождал его перед домом, потому что хозяйка не пожелала впустить меня к нему в
комнату. Винекен жил недалеко от очень большой и очень мрачной церкви на улице
Энгельса (я так и не знаю, считал ли он себя обязанным поселиться на улице Энгельса как
член СДПГ). Я вконец измучился, смертельно устал, был голоден, сигарет у меня не было, и