Page 80 - Глазами клоуна
P. 80

просторные.
                     — Стало быть, — сказал отец, — стало быть, вы знали, почему детей отсылают в кино?
                     — Не совсем, разумеется, — ответил я, — многое пришло мне в голову позднее, когда
               я вспоминал об этом... а еще позднее я сообразил, почему мамаша Винекен так трогательно
               краснела,  когда  мы  возвращались  из  кино  и  принимались  есть  картошку.  После  того  как
               Винекен перешел работать на стадион, все стало иначе... Он ведь больше времени проводил
               дома. Мальчишкой я замечал только, что она в эти дни чувствовала себя как-то неловко... и
               лишь  потом  догадался  почему.  Впрочем,  при  такой  квартире  —  у  них  была  всего  одна
               комната и кухонька, а детей трое... им, пожалуй, не оставалось другого выхода.
                     Отец  был  так  потрясен,  что  я  испугался,  как  бы  он не  счел  после  этого  бестактным
               вновь завести разговор о деньгах. Нашу встречу он воспринимал трагически, но уже начал
               слегка  умиляться  и  этим  трагизмом  и  своими  благородными  страданиями  —  так  сказать,
               входить во вкус, а раз так, трудно будет вернуть его к тремстам маркам в месяц, которые он
               предложил мне. Деньги — это почти такая же щекотливая штука, как «вожделение плоти».
               Никто  открыто  о  них  не  говорит,  никто  открыто  не  думает;  либо  потребность  в  деньгах
               «сублимируется»,  как  сказал  Марии  священник  о  «вожделении  плоти»,  либо  считается
               чем-то  вульгарным;  во  всяком  случае,  деньги  никогда  не  воспринимаются  в  том  виде,  в
               каком они нужны человеку: как еда, как такси, как пачка сигарет или номер с ванной.
                     Отец  страдал; это было видно невооруженным глазом и производило  ошеломляющее
               впечатление. Он отвернулся к окну, вынул носовой платок и осушил несколько слезинок. До
               сих  пор  я  никогда  не  видел  его  плачущим,  не  видел  также,  чтобы  он  использовал  свой
               носовой  платок  по  назначению.  Каждое  утро  ему  выдавалось  два  белоснежных  носовых
               платка, а вечером он бросал их — немного смятые, но вовсе не испачканные  — в корзину
               для грязного белья у себя в ванной. Бывали периоды, когда мать из соображений экономии,
               ссылаясь на нехватку мыла, вела с ним на эту тему длинные дискуссии: не согласится ли он
               менять носовые платки ну хотя бы раз в два или три дня.
                     —  Они  ведь  просто  лежат  у  тебя,  ты  их  даже  не  пачкаешь...  не  забывай  о  наших
               обязанностях  перед  нацией.  —  Мать  намекала  на  известные  лозунги  «все  на  борьбу  со
               злостным  расточительством»  и  «не  трать  зря  ни  пфеннига».  Но  отец  единственный  раз  в
               жизни, насколько я помню, проявил  свою волю и настоял на том, чтобы ему, как прежде,
               выдавали по два носовых платка каждое утро.
                     Никогда я не замечал ни пятнышка на его лице, ни капельки влаги, ничего такого, что
               заставило  бы  его,  скажем,  высморкаться.  А  теперь  он  стоял  у  окна  и  вытирал  не  только
               слезы, но и нечто столь банальное, как пот на верхней губе. Я вышел на кухню, ведь он все
               еще плакал, и мне было слышно, как он тихонько всхлипывает. На свете совсем не много
               людей, в присутствии которых можно плакать, и я решил, что собственный сын и притом
               почти  незнакомый  —  самое  неподходящее  общество  в  эти  минуты.  Лично  я  знаю  только
               одного  человека,  при  котором  я  стал  бы  плакать,  —  Марию;  а  что  представляла  собой
               любовница отца — можно ли при ней плакать, — я не имел понятия. Я видел ее всего один
               раз, она показалась мне приятной, красивой дамой, в меру глупенькой; зато я о ней много
               слышал.  По  рассказам  родни,  это  была  «корыстная  особа»,  но  моя  родня  считает
               корыстными  всех  тех,  кто  имеет  наглость  напоминать,  что  людям  необходимо  время  от
               времени  есть,  пить  и  покупать  себе  башмаки.  А  человек,  который  признался  бы,  что  не
               мыслит себе жизни без сигарет, ванны, цветов и спиртного, вошел бы в семейную хронику
               Шниров  как  безумец,  одержимый  «манией  расточительства».  Я  понимал,  что  иметь
               любовницу  довольно-таки  разорительное  занятие, ведь она  должна  покупать  себе  чулки  и
               платья,  должна  платить  за  квартиру  и  к  тому  же  постоянно  пребывать  в  хорошем
               настроении,  что,  по  выражению  отца,  возможно  только  при  «абсолютно  упорядоченном
               бюджете».  Он  приходил  к  ней  после  убийственно  скучных  заседаний  наблюдательных
               советов, и ей полагалось излучать радость и благоухание и к тому еще быть причесанной у
               парикмахера. Не думаю, что она корыстная, скорее всего она просто дорого обходится, но
               для  моей  родни  это  равнозначные  понятия.  Как-то  раз  садовник  Хенкельс,  подсоблявший
   75   76   77   78   79   80   81   82   83   84   85