Page 79 - Глазами клоуна

— Очевидно, у него появляется аппетит, — сказал он холодно.
— Нет, — возразил я, — не аппетит, а волчий голод! Черт побери, с раннего детства мы
знали, что мы богаты, баснословно богаты... но «лично нам деньги ничего не давали... мы не
могли даже наесться как следует.
— Вам чего-нибудь не хватало?
— Да, — ответил я, — ведь я уже сказал, нам не хватало еды... и еще карманных денег.
Знаешь, о чем я всегда мечтал, будучи ребенком?
— Боже мой, — сказал он испуганно, — о чем?
— О картошке, — сказал я. — Но у матери уже тогда был этот «пунктик» с похудением
— ты ведь знаешь, она во всем опережала свое время, — у нас в доме не переводились
болтливые дураки, и у каждого из них была своя собственная теория правильного питания; к
сожалению, ни в одной из этих теорий картошка не расценивалась положительно. Когда вас
не было, прислуга варила себе иной раз на кухне картошку — картошку в мундире, круто
посоленную, с маслом и с луком; случалось, и нас, детей, будили и под величайшим
секретом разрешали спуститься вниз в одних пижамах, и мы набивали себе брюхо
картошкой. А по пятницам мы обычно ходили к Винекенам, и там всегда бывала картошка с
луком, мамаша Винекен накладывала нам тарелку с верхом. И еще — у нас дома в хлебнице
всегда было слишком мало хлеба; ох, уж эта наша хлебница! Я вспоминаю ее с отвращением,
с содроганием — в ней лежал этот проклятый хрустящий хлебец или несколько черствых
ломтиков булки — черствых из «диетических соображений»... А вот когда ни придешь к
Винекенам, у них всегда свежий хлеб; Эдгар сам приносил его из булочной, а мамаша
Винекен левой рукой прижимала буханку к груди, а правой отрезала толстые ломти — мы
сразу хватали их и мазали яблочным повидлом.
Отец устало кивнул, я подал ему пачку сигарет, он взял сигарету, и я дал ему
прикурить. Мне было жаль его. Как тяжело, наверное, впервые в жизни по-настоящему
беседовать с сыном, когда тому уже под тридцать.
— Ну и еще тысячи разных вещей, — продолжал я, — например, дешевые леденцы или
воздушные шарики. Мать считала, что воздушные шарики — это выброшенные деньги.
Правильно. Это действительно выброшенные деньги, но как бы страстно мы ни желали
выбрасывать деньги, нам все равно не удалось бы выбросить ваши вонючие миллионы,
покупая... воздушные шарики. А дешевые леденцы! Относительно них у матери были свои
теории — весьма мудрые и наводящие страх: она доказывала, что леденцы — яд, сущий яд;
однако это вовсе не значило, что взамен леденцов она давала нам другие неядовитые
конфеты — она попросту не давала нам никаких.
— В интернате удивлялись, — сказал я тихо, — что я единственный никогда не
жаловался на еду, я жрал все подряд и находил, что нас восхитительно кормят.
— Вот видишь, — сказал отец устало, — и в этом были, оказывается, свои хорошие
стороны. — Его слова звучали не очень-то убедительно и далеко не весело.
— Конечно, — ответил я, — мне совершенно ясна теоретическая и педагогическая
польза такого воспитания, но все это были одни теории, педагогика, психология, химия... и
убийственная недоброжелательность. Я знал, когда у Винекенов бывают деньги — это
случалось по пятницам, а по первым и пятнадцатым числам каждого месяца деньги
появлялись у Шнивиндов и Голлератов, и об этом нетрудно было догадаться: каждый член
семьи получал что-то особо вкусное — толстый кружок колбасы или пирожное; по утрам в
пятницу мамаша Винекен всегда ходила в парикмахерскую, потому что вечером они
предавались... ты бы, наверное, назвал это утехами любви.
— Что? — вскричал мой отец, — не имеешь же ты в виду... — Он покраснел и
посмотрел на меня, качая головой.
— Да, — подтвердил я, — именно это я и имею в виду. По пятницам детей отсылали в
кино. Перед кино им еще разрешалось полакомиться мороженым, так что они отсутствовали
по меньшей мере часа три с половиной, и в это время мать возвращалась из парикмахерской,
а отец приходил домой с получкой. Сам понимаешь, у рабочего люда квартиры не очень-то